Сидони-Габриель Колетт - Вторая

– Здравствуйте, Клара… Всё прошло благополучно, не правда ли, если не считать vox faucibus Мериа, – но это промах чисто физический…

Клара повисла у него на шее, расцеловала его.

– Какая пьеса! Какое творение! Чистейшая огранка работы Фару!

Фару искал глазами взгляда Фанни.

– О! – вяло согласился он, – может быть, это всего-навсего агломерат… Фанни, тебе понравилось или нет?

Она взяла его руки в свои и крепко сжала их, изображая восторг, который невозможно выразить словами.

– Ты скажешь мне потом… Ты мой маленький строгий судья… Я прямо дрожу…

Он вымученно шутил, и Фанни нашла, что ему не хватает надменности. Она терпеть не могла в Фару всё, что хоть немного походило на смирение, и потому напустилась на пасынка:

– А ну-ка, Жан! Разве тебе нечего сказать Фару-старшему? Всего несколько минут назад ты был таким бойким! Я прямо не могла их угомонить, – сказала она, указывая на Жана и Джейн.

– О! Браво, папа, браво! – преувеличенно громко зааплодировал Жан.

– Да?.. – сказал Фару рассеянно. – Подождём окончания… Вы очень добры… Ну а теперь, дети мои, я возвращаюсь к моим печам.

– Слышал бы вас Марсан!.. – прыснула Клара. Во мраке от весёлого её смеха у неё на месте рта образовался большой чёрный провал, как у покойника.

Фотографы в партере взметнули вверх там и сям дряблые магниевые монгольфьеры, и Клара зевнула:

– Это теперь надолго… А что, если нам выбраться отсюда и пойти выкурить по сигарете и выпить грогу?

– Нет-нет, – поспешно сказала Фанни. И тут же добавила: – Во всяком случае, я – нет. Я продрогла, устала… Вы идите втроём, а я отдохну… Да-да, идите!

Оставшись в ложе одна, Фанни снова прислонилась головой к перегородке и стала терпеливо ждать. Невзгоды, с которыми она столкнулась, удручали её. Ей то хотелось погоревать, как она горевала в юности, – бурно, исступлённо, не стыдясь окружающих, – а то она с сожалением вспоминала о своей прошлогодней безмятежности, о горькой маленькой тайне отпущения грехов мужу. Она не могла простить своему горю, что оно не было безутешным и занимало место где-то между отчаянием и безразличием – в той духовной сфере, где находили себе приют развлечения, удовольствия, угрызения совести и компенсации. Она всё не переставала удивляться тому, что измена эта никак не повлияла на её отношение ни к Фару, ни к самой Джейн…

«Если отвлечься от того, что мне трудно вынести это, зла я ей не желаю… По крайней мере, я не думаю, что желаю ей зла…»

Первой вернулась не Джейн, а Клара Селлерье.

– Вы дремали, таинственная красавица? Я вас покидаю. Нет? Тогда, деточка, я сообщу вам новости фирмы: у Марсана начал нарывать палец и поднялась температура… Дорилис и Бизе говорят – какое там говорят, они прямо кричат там наверху – что Шоккар ангажировал их здесь только затем, чтобы поудобнее иметь в своём распоряжении их обеих… Вы бы только видели, как Фару водворял там мир! Он держал одной рукой Дорилис, а другой Визе, и они пользовались этой ситуацией, можете себе представить, особенно Дорилис. Просто умора…

«Когда у тебя нет подруги, – размышляла Фанни, – у кого спросишь совета? Ни у кого. Впрочем, чего он стоит, совет подруги? Эта старушка Клара поделилась бы со мной такими соображениями – в духе её традиций, – что меня начинает тошнить при одной мысли о них… Она поделилась бы со мной соображениями Франсильон или Мими…»

– А дождь перестал! – воскликнула, входя, Джейн. – Я знала, что барометр не обманывает. Стало так тепло…

Вместе с ней в ложу проникли прохлада, сырость и угольный запах парижского дождя. Её холодная рука тут же нашла руку Фанни.

– Начинают, Фанни. Бегите, госпожа Селлерье! Сильвестр пообещал отрубить голову каждому, кто скрипнет дверью или откидным сиденьем после того, как поднимут занавес… Между вторым и третьим актом декораций не меняют, так что можно надеяться, что не позднее чем в два часа… Я оставила Жана Фару с одним из сыновей Сильвестра, но так как они у него близнецы, то я затрудняюсь сказать, с кем именно…

Она наклонилась к Фанни, пытаясь поймать её взгляд под полями шляпы.

– Не знаю почему, но у меня такое чувство, что вы не совсем в своей тарелке… Это меня беспокоит. Я не люблю оставлять вас одну… Держите, вот вам букетик фиалок. Им не хватает только фиалкового запаха…

Фанни, не видя его, дотронулась до крохотного букетика, тугого, усеянного каплями воды, ещё живого и пахнущего прудом, словно какая-нибудь водяная живность. Она поблагодарила, кивнув головой, и улыбнулась, не разжимая губ. Рядом с ней сидело единственное человеческое существо, с которым она могла поговорить с надеждой быть понятой. Она сильнее запахнула манто, подвинулась, чтобы Джейн могла сесть.

– Они там говорят, в соседнем кафе, что, похоже, пьеса получилась очень сильная…

– Да-да… Ради разнообразия.

– Ради разнообразия?

– Ну да, ну да… «Сильное произведение… Мощно выстроенный третий акт… Твёрдая рука ведет героев драмы к их цели…» Мы столько перечитали всех этих клише, а вы – ещё больше, чем я, раз вы наклеиваете вырезки… «Мощь» Фару – это… это и есть сам Фару во плоти… Это его естество, его ритм… Я всегда думала, что если бы Фару был маленьким тщедушным человечком в пенсне, то мы читали бы нечто другое: «Тонкая проницательность… Филигранная ирония…» Вы не находите?.. Нет?

– А что думает Фару об этих ваших рассуждениях? Вы с ним об этом беседовали?

– С Фару не так-то легко побеседовать. Вы этого никогда не замечали?

– Как же, – согласилась Джейн.

Подняли занавес. На сценической площадке Мериа и Дорилис, одна – всё время повышая свой невыразительный детский голос, другая – играя своим бархатным, немного хрипловатым контральто, принялись штурмовать главную свою сцену. Одна стремилась сохранить любовника, которого ей не хотелось бы иметь в качестве мужа, а другая боролась за то, чтобы этот же мужчина принадлежал ей. Дважды после их реплик среди полусотни зрителей в зале раздавались громкие хлопки аплодисментов, стрелявшие словно стручки, попавшие в огонь.

– Как здорово, – шепнула Джейн.

Актрисы прибавили показного самообладания, притворной гордости: они уже предвкушали свой завтрашний успех. Их игра окрасилась тем избытком естественности и убедительности, который способен превратить театр в арену самых примитивных восторгов. Фанни услышала, как голос Клары Селлерье выкрикнул: «Браво!» во время паузы, которую Фару обозначил специально для того, чтобы дать возможность крикнуть «браво», и ожесточённый диалог продолжился. Фанни слушала его без тени благоговения.

«Может быть, он и в самом деле думает, что в жизни всё происходило бы именно так? Он меня просто смешит».