Маргарет Пембертон - Вспышка страсти

– Все это выглядит смутно знакомым, – заметил Джонатан, – и чем-то напоминает мне…

– Ирландию. Ирландия с виноградниками, апельсинами, оливами и миндалем.

– И с вином. Ты права, Дженни Рен. – Почему-то он назвал меня именем диккенсовской героини. Правда, я никогда не видел, чтобы в Ирландии женщины стирали белье у речных отмелей, как это принято здесь.

– Через десять лет ты, вероятно, и здесь этого не увидишь. Хотя, когда я вижу, как они, стоя на четвереньках, отбивают на камнях белье, меня больше всего волнует совсем не то, что это тяжелая работа.

– Нет?

– Нет. Меня волнует, что, когда они развешивают белье или раскладывают его на больших валунах для просушки, оно чище, чем то, которое я вытаскиваю из своей стиральной машины!

– Вот к чему приводит прогресс, – засмеялся Джонатан. – Скорее! Посмотри на тех трех старух в черном, которые идут по дороге. Они похожи на трех настоящих ведьм!

Улыбнувшись, я помахала им рукой и была вознаграждена тремя беззубыми улыбками старух, которые, плотнее закутавшись в шали, с недоумением посмотрели вслед автомобилю.

– Не думаю, что «ламборгини» – совершенно обычная вещь для здешних мест.

– Дорогая моя Дженни, «ламборгини» нигде не обычен!

И мы снова засмеялись. В обществе Джонатана мне было так же легко, как в обществе Фила, – с одной лишь существенной разницей. Тело Джонатана, находясь рядом с моим, оказывало на мою нервную систему такое воздействие, которого никогда не мог вызвать Фил. Теперь я впервые начинала понимать, почему Мэри полностью и беспрекословно подчинялась желаниям Тома. Если он так же действовал на нее, то все понятно. Ведь пожелай я удержать Джонатана рядом с собой, я готова была бы ради этого своротить горы.

– Ну вот, – произнес он, оторвав меня от размышлений, – это Валенса.

– Она не производит на меня впечатление средневековой. – Я в удивлении огляделась. – Она выглядит точно так же, как все остальные маленькие деревушки, через которые мы проезжали.

Дорога свернула за дома с непременным вывешенным на солнце бельем, а затем совершенно неожиданно резко сузилась, и мы оказались среди волнистых зеленых полей.

– Наверное, мы не там повернули, – сказала я, когда проезжая часть обогнула зеленый холм и, извиваясь, стала круто подниматься вверх. – Мы сейчас въедем к кому-нибудь в сад! – В этот момент впереди появилась такая узкая каменная арка, что автомобиль в нее мог проехать с трудом. – Стой, Джонатан! Мы врежемся в чей-нибудь дом!

– Я не могу здесь развернуться, так что остается только ехать вперед, – усмехнулся он. «Ламборгини» с ревом пронесся через темноту богато украшенного въезда и снова вырвался на ослепительный солнечный свет. Затаив дыхание мы смотрели на открывшийся нам вид. – Вот это да, – в изумлении произнес Джонатан. – Когда Оливейра говорил, что это сказочный город, он не шутил.

Вымощенная камнем дорога, рассекая по сторонам волны высокой густой травы, опустилась на несколько ярдов и привела нас к еще одной каменной арке, через которую открывалась захватывающая дух Валенса: мощенные булыжником улицы, наполненные босоногими детьми и болтающими женщинами, и дома с крохотными участками, не более четырех футов в ширину. Джонатан, медленно проехав через массивные городские ворота, выехал на главную улицу Валенсы. Паркуя автомобиль, мы чувствовали себя Гулливерами. Церковь, мимо которой мы проехали, была похожа на макет; на площади, где мы припарковались, едва хватило места для нашего автомобиля. Все было урезано, чтобы уместиться в границах средневековых стен. Магазины, по-видимому, предназначались только для туристов и торговали лишь дешевыми сувенирами и скульптурами.

– Франсеш? – весело выкрикнула полная дама, удобно расположившаяся под ярким полосатым зонтиком.

– Нет, инглез, – с улыбкой крикнул в ответ Джонатан.

Она благосклонно улыбнулась. «Инглез» тоже подходил. Англичане могли с таким же успехом тратить в Валенсе деньги, как и французы, и немцы. Она протянула полный лоток яблок и апельсинов, но Джонатан покачал головой и, взяв меня за руку, повел по залитой солнцем улице, а торговка улыбнулась нам вслед – на обратном пути мы будем рады и яблоку, и апельсину…

Джонатан крепко прижал к себе мой локоть, и мы медленно пошли по улице. По дороге нам попалась обычная кондитерская, мы зашли в нее и купили покрытые шоколадной глазурью пирожные, посыпанные сахаром эклеры с кремом и бутылку «Виана Верде», чтобы все это запивать, а потом, вместе лакомясь пакетом миндаля в сахаре, мы, довольные, бродили по крутым узким улочкам, неожиданно превращавшимся в крохотный двор, заросший цветами, или слушали непонятное пение пожилого священника, который в мантии, почти неподвижной в теплом воздухе, степенно двигался по мостовой, склонив голову и прощупывая дорогу палкой, пока не добрался до нужной ему двери и, прекратив гипнотическое пение, тихо постучал.

А мы, держась за руки, зашагали к огромному каменному бастиону, окружавшему город. Он состоял из двух стен, а между ними лежала волнующаяся густая трава, заполнявшая то, что когда-то было широким рвом. Несомненно, древние обитатели Валенсы были вынуждены строить такие сооружения, чтобы следить, не приближаются ли из-за реки готовые к вторжению испанские всадники. Под солнцем, припекающим нам спины, мы добрались до конца дороги, которая вела от внешнего входа к внутреннему, и, тяжело дыша, по крутой неровной земляной тропинке спустились на травянистый луг, где гудели только пчелы, и случайная стрекоза с лазурными крыльями стрелой пронеслась мимо нас. Я развернула плотный бумажный пакет, в котором были наши сладости, а Джонатан откупорил вино, и мы пили, передавая друг другу бутылку, потому что не догадались взять бумажные стаканчики, и я радовалась, что мы не догадались. Покончив с последним пирожным, Джонатан обнял меня за плечи, и мы откинулись на мягкую подушку травы. Мне казалось невероятным, что еще два дня назад мы не знали друг друга.

– Счастлива? – спросил Джонатан.

– Да. Я счастлива.

Он улыбнулся, но моя голова лежала у него на плече, и я не могла видеть его глаз. Больше чего бы то ни было мне хотелось, чтобы Джонатан тоже был счастлив. Если пришла пора рассказать о своем прошлом, то эти несколько часов идиллии у средневековых стен Валенсы были именно тем моментом, когда мне следовало это сделать. Но рассказать – значит испортить замечательный день, а я была ужасная трусиха и не хотела погубить свое счастье одним роковым броском костей. Возможно, Джонатан, как и другие, отнесется ко мне с сочувствием, а если нет… Наверное, я не смогу этого вынести. Лучше поступить так, как советовал доктор Макклур, – оставить прошлое там, где ему положено быть, и думать только о настоящем. Я лениво сорвала травинку и почти робко спросила: