Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии

Летописи рассказывают, что бесчинства татар и тревожные слухи не столь напугали, сколь ожесточили тверичей. Ждали только малого повода, который, как всегда, скоро и явился. Утром в день Успения Пресвятой Богородицы повел городской дьякон Дюдко свою молодую, гладкую кобылу на водопой к Тверце, ан набежали татары. Кинулись отнимать у дьякона лошадь. И тот возопил о помощи…

Как и всякий русский бунт, восстание было бестолковым и кровавым. Били виноватых и невинных, били и вовсе непричастных. А уж грабили и вовсе всех, кто не мог дать отпор. Ордынских купцов, что приехали с Щелканом, перебили и перетопили до единого. Заедино пожгли да пограбили и своих. Сам ханский посланник затворился было в старом княжеском доме, но теперь уж и сам князь Александр велел подпереть двери и зажечь двор. Погибли татары в пламени. Раздуванил в азарте разгулявшийся народ и московское подворье. Но не сожгли, и то спаси Христос. Лука Протасьевич жалел одного — поразбежались невесть куда девки из дому, а был он любосластен. В девичьей, чай, с полдюжины ласковых красавиц содерживал…

Московский князь Иван ранее других оказался в Орде, где и донес с сокрушением великому хану о приключившемся. Об чем меж ними совет шел — неведомо, только в скором времени явился Иван Данилович у границ княжества Тверского с суздальским ополчением и пятьюдесятью тысячами татарских воинов. Сказать, что войско Калиты разорило Тверь, значит, не сказать ничего. По выражению тех же летописцев, татары «положили пусту всю землю Русскую, но спаслись Москва — отчина Калиты, да Новгород, давший две тысячи серебра татарским воеводам и множество даров». А московский князь воротился из Орды с ярлыком на великое княжение.

С той поры и служили Протасовы российскому престолу. Как велено было, так и служили, по вековечному российскому принципу: «Была бы милость государева, всякого со всего станет». Были Протасовы воеводами, были жильцами, были стряпчими. Имели столбовые вотчины, кое‑что по боковому наследству, но не чересчур…

В начале царствования государя‑императора Петра Алексеевича пожар уничтожил старый московский дом магистратского стряпчего Феодора Протасова, и тот, согласно указу, [5] В сентябре 1685 г. Петр I повторил свой ранний указ: «деревяннаго хоромнаго строения отнюдь никому не делать, а кто сделает такия хоромы или чердаки (терема) высокие, и у тех то строение велеть сломать». принялся возводить каменные палаты. Благо кирпич велено было отпускать из казны с рассрочкой на десять лет… За такой‑то срок, чего не случится… Однако скоро мастера со всей Москвы угнаны были на болотину, на стройки нового города Санкт‑Питербурха. Так и остались протасовские палаты деревянными на белокаменных подклетях.

Господский дом стоял в глубине усадьбы, что было нарушением указа. Государь велел строиться в линию. Но по традиции московская знать да и купцы, которые побогаче, удаляли свои жилища от улиц, ограждая служебными постройками и высокими заборами.

После смерти родителей, большая доля протасовского наследства досталась старшим братьям: Алексею и Григорию. Степан же с малых лет тянул военную лямку и был обойден. Алексей Федорович служил в Коллегии иностранных дел, проживал то при иностранных дворах, то в новой столице Питербурхе, где имел собственный дом на Мойке. Григорий, попечением благодетеля, Александра Борисовича Бутурлина, обретался в Главном магистрате Москвы, понеже через супругу находился с Бутурлиным в свойстве. Но в 1760 году императрица Елисавета, памятуя особую свою, еще в юные годы, благосклонность к Сашке Бутурлину, возвела все его семейство в графское Российской империи достоинство. [6] Графский титул в России введен Петром I, и первым российским графом был Борис Петрович Шереметев, возведенный в это достоинство в 1706 г. за усмирение астраханского бунта. Первоначально русское графское достоинство должно было непременно подтверждаться признанием германским императором за возведенным и графского достоинства Священной Римской империи. Впоследствии это перестало быть обязательным. Кроме русских графских родов, в российском императорском подданстве состояло немало и иностранных графов. Однако их достоинство ценилось у нас значительно ниже отечественного, тем более что существовала общеизвестная практика пожалований по просьбе и откровенной «продажи» дипломов на достоинство графов и даже князей Священной Римской империи.

А в сентябре того же года, по представлению конференции, был граф Бутурлин назначен главнокомандующим русской армией, воевавшей в Пруссии. Дело мотчанья не терпело и потому, быстро собравшись, Александр Борисович, ныне генерал‑фельдмаршал, выехал на театр военных действий, забравши в свитские офицеры и Степана Протасова, тоже своего человека.

В Европе четвертый год шла война. В 1756 году англичане, не поделив что‑то за океаном и опасаясь отторжения Ганновера, объявили войну Франции и, пообещав помощь Пруссии, включили ее, как и некоторые северо‑германские государства в число своих союзников. Австрия решила, что пришло время вернуть Силезию, и стала искать союза с Россией и Францией. Шведы прицелились на прусскую Померанию, а Фридрих II имел виды на Саксонию, чтобы обменять ее на Богемию… В общем — заварилась общеевропейская каша. У противопрусской коалиции было вдвое больше резервов, но, как всегда, никто из них не был готов к войне, и пруссаки, не теряя времени, вторглись в Саксонию, окружили и разбили ее армию. В историю это противоборство вошло как «Семилетняя война», поскольку продолжалось с 1756 по 1763 год.

Истинные его причины довольно путаны, как, впрочем, и всякой войны. Существует даже мнение, что немалую роль в ее начале сыграли две женщины: австрийская государыня Мария‑Терезия и мадам Помпадур — любовница французского короля Людовика XV. Первая мечтала отвоевать у Фридриха II Силезию, вторая — дулась на прусского короля‑философа за его язвительные стихи и памфлеты в ее адрес.

С русской стороны кампанию начинал фельдмаршал Степан Федорович Апраксин и начинал удачно. Его войска у деревни Гросс‑Егерсдорф 19 августа 1757 года разбили прусского генерала Левальда и открыли себе плацдарм для наступления на Кенигсберг. Но вместо того чтобы развивать успех, фельдмаршал вдруг ни с того ни с сего отдал распоряжение отступать к Тильзиту. И неделю спустя с великой поспешностью переправился обратно за реку Прегель. В чем было дело, — никто не понимал. Апраксин уверял, что в войсках‑де не хватало продовольствия, и начались болезни. Петербург объяснений не принял, и заслуженный полководец был смещен, арестован и отдан под следствие. Командование же передали генерал‑аншефу Фермору. [7] Фермор Виллим Виллимович (1702–1771) — граф, талантливый русский полководец. Впервые отличился под руководством Миниха в войне с турками в 1738 г. Участвовал в шведской кампании 1741 г. В Семилетнюю войну был в чине генерал‑аншефа. Находясь под начальством Апраксина, взял Мемель и содействовал поражению пруссаков при Грос‑Егерсдорфе в 1757 г. В следующем году принял главное командование над всей русской армией, занял Кенигсберг и всю Восточную и Западную Пруссию. Указом императрицы Елисаветы назначен генерал‑губернатором «покоренных областей королевства Прусского» и пожалован императрицей Марией‑Терезией в графское Римской империи достоинство. После неудачных военных действий под Цорндорфом и осады Кольберга сдал командование генерал‑фельдмаршалу графу П. С. Салтыкову, но остался в армии. В сражении при Кунерсдорфе способствовал полному поражению армии Фридриха II. В 1762 г. был уволен Петром III от службы. В 1763 г. назначен императрицей Екатериной II смоленским генерал‑губернатором. Дальнейшим успехам союзников мешали разногласия между дипломатами и командованием.