Сидони-Габриель Колетт - Кошка

– Поведу я, – распорядился Ален. – Под сиденьем есть старенькое пальто. Набрось и поспи.

Навстречу фарам неслись тучи однодневок, ртутно сверкающих мотыльков, каменно твёрдых жуков-усачей. Автомобиль словно гнал перед собой волну воздуха, наполненного крылами. Камилла действительно уснула, не меняя положения, приученная не приваливаться даже во сне к плечу или руке водителя, и лишь поклёвывала носом, когда машину встряхивало на неровностях.

«Балеары», – всё твердил про себя Ален. Видя вокруг чёрный воздух, а перед собой – белый свет, притягивающий, отбрасывающий, уничтожающий крылатых тварей, он возвращался в кишащее образами преддверие снов, под небесный свод, усеянный пылью лопнувших личин, откуда глядели на него враждебно большие глаза, готовые сдаться в следующий раз, назвать пароль, условное число. Отвлёкшись, он даже забыл повернуть на более короткую дорогу между Поншартреном и заставой под Версалем. Камилла что-то пробормотала во сне. «Браво! – мысленно похвалил Ален. – Надежный рефлекс. Славные надёжные чувства всегда начеку… Как же ты приятна мне и сколь легко нам пребывать в согласии, когда ты спишь, а я бодрствую…»

Их волосы и рукава были влажны от росы, когда они вышли из машины на своей совсем новой, безлюдной в свете месяца улице. Ален поднял голову: на десятом этаже, посреди отражения почти полного круга месяца чернела маленькая рогатая тень кошки, ждавшей, склонив голову. Он указал на неё Камилле:

– Гляди! Тебя дожидается!

– У тебя зоркие глаза, – ответила она зевая.

– Как бы не упала. Не окликай её.

– Успокойся. Она не пойдёт, если я её позову.

– Причина ясна! – усмехнулся Ален.

Едва обронив эти два слова, он уже жалел о них. «Рано, рано, да и время неудачное выбрано!» Рука Камиллы, протянувшаяся к кнопке звонка, застыла.

– Причина ясна? Какая причина? Ну же, говори! Верно, я вновь вела себя непочтительно к священному животному? Кошка жаловалась на меня?

«Многого же я добился!», – размышлял Ален, закрывая гараж. Он еще раз пересёк улицу и подошёл к жене, ожидавшей его с воинственным видом. «Либо я пойду на попятный в обмен на спокойную ночь, либо добрым тумаком закрою прения… Рано, рано…»

– Я, кажется, задала тебе вопрос!

– Давай прежде поднимемся к себе.

Притиснувшись друг к другу в тесной кабине лифта, они не проронили ни слова. Едва переступив порог, Камилла далеко отшвырнула берет и перчатки, давая понять, что ссора не кончена. Ален уже хлопотал вокруг кошки, упрашивая её покинуть опасное место. Не желая огорчать его, терпеливое животное последовало за ним в ванную комнату.

– Если это из-за того, что ты слышал, когда давеча вернулся… – начала Камилла крикливо, едва он вернулся в комнату.

Но Ален уже принял решение и устало прервал её:

– Ну что мы можем сказать друг другу, малыш? Лишь то, что сами уже знаем. Что ты не любишь кошку, что накричала на матушку Бюк из-за того, что кошка разбила вазу или стакан, уж не знаю, – я видел осколки. В ответ скажу тебе, что Саха дорога мне, что ты вряд ли ревновала бы меньше, если бы я сохранил привязанность к одному из друзей детства… На это ушла бы целая ночь. Благодарю покорно. Предпочитаю выспаться. Кстати, посоветовал бы тебе на будущее сделать самой первый ход и заранее обзавестись собачкой.

– На будущее? Какое ещё будущее? На что ты намекаешь? Какой ещё первый ход?

Ален пожал плечами. Камилла покраснела, лицо помолодело необыкновенно, глаза сверкали ярко, предвещая слёзы. «Боже, какая тоска! – стенал Ален в душе. – Сейчас она признается, согласится со мной. Тоска!..»

– Послушай, Ален…

Сделав над собой усилие, он притворился сильным, властным.

– Нет, молчим! Нет и нет! Ты не заставишь меня завершить чудесный вечер бесплодным спором. Нет, ты не обратишь ребячество в трагедию и не истребишь во мне любовь к животным!

Какое-то безрадостное веселье блеснуло в глазах Камиллы, но она промолчала. «Верно, переусердствовал. «Ребячество» – это было лишнее. Да, кстати, и любовь к животным… Тут надобно разобраться». Маленькое существо сумеречно-голубого цвета, подбитое, подобно облаку, серебром, сидящее на краю головокружительной ночной бездны овладело его мыслями и умчало его прочь от бездушного мира, где он упорно оборонял от чужих свою лазейку в сугубо личное, себялюбивые, поэтичное…

– Что ж, мой юный недруг, – объявил он с притворным благожелательством, – пошли отдыхать.

Она отворила дверь ванной, где Саха, устраивавшаяся ночевать на махровой табуретке, почти не обратила на неё внимания.

– Но почему, почему ты сказал «на будущее»?.. Шум воды заглушил, поглотил голос Камиллы.

Ален отмалчивался. Улёгшись рядом с ней на широкой постели, он пожелал ей доброй ночи, наугад чмокнул её в напудренный нос. В ответ Камилла с жадным постаныванием поцеловала его в подбородок.

Рано проснувшись, он тихонечко перебрался на узенький диван, стиснутый меж двух стеклянных стенок, напоминающий скамейку в зале ожидания. Сюда же он приходил досыпать и в следующие ночи. Он задёргивал с той и другой стороны плотные клеёнчатые занавеси, совсем ещё новые, но уже полувыгоревшие от солнца, вдыхал собственный запах луговой колючки и цветущего самшита. Закинув одну руку, а другую положив себе на грудь, он покоился царственно беззащитный, как в ночи своего детства. Витая под узенькими потолками треугольного обиталища, он горячо призывал прежние сны, распуганные чувственной истомою.

Он ускальзывал с большей лёгкостью, чем того хотелось бы Камилле, вынужденный бежать, оставаясь на месте, просто уходя в себя с тех пор, как бегство стало чем-то другим, нежели бесшумное сбегание по лестнице, стук захлопнутой дверцы такси, короткое письмо… Ни одной из любовниц не дано было предвосхитить Камиллу с её девичьей расторопностью, Камиллу с её непредсказуемыми плотскими желаниями, но и Камиллу с её самолюбием оскорблённой любовницы тоже.

Устроившись в очередной раз после побега из спальни на скамье из зала ожидания и примащивая затылок на пухлой подушечке, какую предпочитал всем прочим, Ален тревожным слухом ловил звуки в покинутой опочивальне. Но Камилла ни разу не отворила дверь. Оставшись в одиночестве, она поправляла смятую простыню и шёлковое ватное одеяло, досадливо и сокрушённо прикусывала согнутый палец, резким движением опускала длинный хромированный козырёк, из-под которого падала на постель узкая полоса белого света. Ален оставался в неведении, обретала ли она сон в опустевшей кровати, где постигала в столь юные годы ту истину, что проведённая в одиночестве ночь обязывает встать утром во всеоружии. И на следующий день она являлась свежая, немного накрашенная, отринув вчерашний махровый пеньюар и пижаму. Но она никак не могла уразуметь, что мужская страсть скоропреходяща и что, даже если она вспыхивает вновь, ничто уже не повторяется.