Сандра Уорт - Леди Роз

Я прижала руку к сердцу и почувствовала, что оно бьется с перебоями; в последнее время так бывало часто. Когда Джон смахнул со стола свои латные рукавицы, грудь сжала такая боль, что у меня перехватило, дыхание и подломились ноги. Я сползла по стене, села на пол и прижалась лбом к коленям.

1469 г.

В тот день, когда Джон порвал с братьями, разыгралась страшная буря. С приближением зимы активность Вудвиллов удвоилась, и пропасть между королем и Уориком стала еще шире. В этом противоборстве брат короля Джордж Кларенс, завидовавший короне Эдуарда и ненавидевший родственников королевы, встал на сторону Уорика. Казалось, ненависть к Вудвиллам охватила всю страну. В Кенте разграбили поместье графа Риверса, и до короля дошел слух о мятеже. Ситуация в Англии ухудшалась с каждым днем, но в Ирландии было еще хуже. Там действия моего дяди обернулись для Эдуарда катастрофой. Суровые меры всеми ненавидимого наместника, прозванного Саксонским графом, не усмирили страну, а подтолкнули ее к восстанию. Мир удалось восстановить только тогда, когда моего дядю отозвали и заменили близким другом казненного Десмонда графом Килдэром.

Но для Англии этот способ не годился. Отозвать Вудвиллов было нельзя; они пользовались этим и продолжали разворовывать страну. Вскоре на севере возобновились мятежи.

В начале 1469 года появилось множество зловещих предзнаменований грядущей катастрофы. В Бедфордшире выпал кровавый дождь; всюду видели несшиеся по воздуху фигуры всадника и воинов. В графстве Хантингдон из утробы женщины на сносях доносился детский плач. А с приходом весны в Йоркшире начался мятеж под предводительством некоего Робина из Ридсдейла, произносившего громогласные речи против непомерных налогов, несправедливости двора и ненасытных Вудвиллов, алчность и наглость которых якобы возмущала всех честных людей. Не успел Джон подавить этот мятеж, как в Ист-Райдинге начался новый. Руководивший им Робин из Холдернесса призывал вернуть титул графа Нортумберлендского Генри Перси. Джон встретил повстанцев у ворот Йорка, быстро подавил мятеж и казнил вожака.

– Исобел, я заслужил свой титул и был им хорошим правителем, – сказал Джон. – Почему они требуют возврата Перси? Что для них сделал этот род?

Я сидела у окна нашей светлицы в Уоркуорте и смотрела на мужа. Джон сидел у стола из резного дуба, облаченный в отороченную мехом тунику моего любимого изумрудного цвета, и писал письмо королю, не желая диктовать его писцу. У его ног лежал верный пес. У меня разрывалось сердце. Я знала, что казни его угнетают, и понимала, что вопрос муж задал мне не случайно.

Да, такой неблагодарности он не заслуживал. Средств у него было меньше, чем у Уорика, но на его кухне никогда не отказывали голодному в куске хлеба, а дверь замка никогда не закрывалась перед носом человека, просившего ночлега. Он делал много хорошего. Разве Перси когда-нибудь отправляли в тюрьму дрова или вино для заключенных? Какой лорд занимал своих людей летом, чтобы им не приходилось перевозить тяжелые грузы в разгар зимних холодов? Такая доброта была редкостью, но Джон заботился обо всех: своих солдатах, своих слугах, своей семье. И о своем короле.

Я протянула руку, и Джон подошел ко мне. Вглядевшись в его красивое лицо, я поняла, как сильно оно изменилось. Решение поддержать короля против собственных братьев далось мужу дорогой ценой. Он плохо спал по ночам и давно забыл, что такое смех. Его изнуренное заботами лицо мало напоминало то, которое я на всю жизнь полюбила в тот незабываемый вечер в замке Таттерсхолл. Виски подернулись сединой, когда-то гладкий лоб избороздили глубокие морщины. Полные губы были плотно сжаты, их уголки скорбно опустились, а левую бровь пересекал свежий шрам. При воспоминании о смелом, полном надежд юноше, которым он когда-то был, моя душа сжалась от боли.

– Милый, не принимай это близко к сердцу. У Робина из Холдернесса не было никакого права призывать к возвращению Перси… А Робин из Ридсдейла тоже выступал против тебя?

Джон отвернулся и жестом отослал слуг. Менестрель, игравший в углу на арфе, поднялся с табурета. Горничная Агнес, достававшая из сундуков мои наряды и вешавшая их в шкаф, поставила на тумбочку тазик с ароматной водой и ушла.

Когда Джон встретил мой вопросительный взгляд, в его глазах была боль.

– Исобел… Боюсь, что этот Робин из Ридсдейла не кто иной, как наш кузен Джон Коньерс.

Я ахнула и поднялась с кресла.

– Ох, Джон, мой дорогой… – Значит, кошмар начал сбываться. Так скоро! Я взяла его загорелую руку и поцеловала длинные пальцы.

Джон обнял меня.

– Милая Исобел, ты – мое единственное утешение. И всегда была им, – негромко сказал он. – Я помню тот день, когда ты спасла меня от засады Перси на Сент-Олбанской дороге. Тогда ты приехала, переодетая монахиней… А позже – еще до того, как Эдуард передал мне графство, – я сражался со скоттами и ланкастерцами на границе, и вокруг не было ничего, кроме смерти и страданий, ты приехала в мой лагерь с цыганами под видом танцовщицы. Сначала я не узнал тебя и не обратил на цыган внимания, но, когда увидел, что мои люди смеются – впервые за несколько месяцев, это помогло мне сбросить с плеч тяжелое бремя… А когда узнал; то не поверил своим глазам, но ты подмигнула мне. Если бы ты знала, как мне помогали твои смелость и жизнерадостность… Ох, Исобел, любил тебя эти двенадцать лет!

Он привлек меня к себе. Мы стояли щека к щеке, следя за лебедями, скользившими по голубому Алну, и овцами, мирно пасшимися на холмах.

– Когда я с тобой, солнце светит ярче, а птицы поют слаще. Исобел, я забываю обо всем… о бурях, туманах… усталых и продрогших людях, которые трусцой бегут по обледеневшей земле… о полях сражений…

Я прижалась к его теплой груди.

– И я тоже, Джон… Кажется, мы танцевали с тобой в Таттерсхолле только вчера. Милый, ты был молод и так красив, что я влюбилась в тебя с первого взгляда. А в те страшные дни, когда ты стал пленником Перси после Блоур-Хита, я думала, что могу потерять тебя. Я бы не согласилась снова пережить это время за все графства Англии… – Я отстранилась и посмотрела ему в лицо. – Только подумать, что это не имело никакого смысла! Ты попал в плен после выигранного сражения, потому что безрассудно преследовал честерцев на их собственной территории. – Перед моим умственным взором возник образ Джона: храбрый Невилл гонится за подлым Перси со всем пылом юности… Я улыбнулась. – Любимый, о чем ты думал?

Джон усмехнулся:

– Ни о чем. В том-то и беда.

Его улыбка меня обрадовала; я уже давно не видела своих любимых ямочек! Продолжая улыбаться и не размыкая объятий, муж посмотрел в окно. Я повернулась и проследила за его взглядом. В огороженном стеной саду внезапно возник наш трехлетний Джордж, с хохотом убегавший от преследовавших его сестер. Он родился через девять месяцев послетого, как Джон стал графом. Воспоминание о той ночи в Йорке заставило меня покраснеть.