Елена Арсеньева - Одна любовь на двоих

– Да, может, и я ей верю… — вдруг нерешительно проговорил кто-то в толпе бунтовщиков. — Ерофей — он такой жеребячина был… девок перепортил немало… Но ведь ежели девка сама хочет — это одно, а ежели против воли — это совсем другое!

– Да, когда девка свое девство бережет, она и впрямь убить может, — раздался другой голос. — И правильно сделает! Кому потом нужна будет распочатая да с дурной славой?

– Вот ежели б была у меня дочка, да береглась так, как эта, — широкоплечий чернобородый мужик кивнул на Ульяшу, — я б ей только спасибо сказал.

Уже и другие поглядывали на нее сочувственно, как вдруг подал голос Семен:

– Да кому вы верите?! Ведьма эта вас вокруг пальца обвела. Девство свое она защищала, как же! Врет и не краснеет! Она уж давно распочата.

– А ты откель знаешь? — хохотнул кто-то. — Сам отведывал? Да навряд ли она такого, как ты, на три версты к себе подпустит! Небось по усам текло, да в рот не попало, вот и брешешь теперь.

– Собака брешет! — огрызнулся Семен. — Я-то не пробовал, врать не стану, а вот этот барин с ней ночь провел! — показал на Анатолия. — Не верите мне, Ефимьевну спросите. Она все видела.

– Правда истинная! — высунулась из-под крыльца ключница, нашедшая там надежный схорон. Впрочем, почуяв, что ей сейчас ничто не грозит, она вылезла на свет божий. — И я видела, и Фенечка видела, как они в постели нежились. Верно, барышня моя?

Фенечка кивнула, не отнимая рук от лица.

Ульяша посмотрела на нее в ужасе: да что же это Фенечка на нее наговаривает?! За что клевещет?!

И вдруг холодок прошел по спине. Вспомнила она губы чужие на своих губах, руки горячие на теле своем… Думала, что снилось это, что морок это ночной, а выходит, не сон?!

Она огляделась — но уже не нашла на обращенных к ней лицах сочувствия.

– Мало ли что вы видели! — проговорил Анатолий, пытаясь сесть. — Видели одно, а было другое. Я не тронул эту девушку, хотя страсть меня одолевала. Она не то спала, не то в забытьи была, я не смог ее разбудить, а взять насильно — подло это!

– То есть ты так и знать не знаешь, ведать не ведаешь, девка ли она на самом деле? — хохотнул Петр. — Может, она давно запачкана, а ты побоялся ее чистоту нарушить? Ну и дурак! Было бы хоть что вспомнить напоследок!

– А может, проверить? — вкрадчиво проговорил Семен.

– Это как же? — озадачились вокруг.

– Да один только есть способ узнать… — ухмыльнулся управляющий. — Им и деды наши, и прадеды девку от бабы отличали. Коли заорет и кровушку выпустит — значит, девка, а нет — значит, баба. Я готов проверяльщиком быть ради обчества!

И, растолкав зазевавшихся мужиков, шагнул к Ульяше.

Но Ганька только глянул — и Семен замер.

– Да ладно, — пробормотал примирительно, — можно и иначе освидетельствовать. В колодец ее суньте. Утопнет — значит, невинная душа, а выплывет — значит, черт своей ворожит. Тогда убить ее за лжу, да и весь сказ.

– Да ты спятил от злобы своей, — слабым голосом, но яростно проговорил Анатолий. — Это же значит — смерти предать безвинного человека. Что за дикость!

– Ну, отцы и деды наши так делывали, не нам их судить, — пожал плечами Семен.

– Знахарку позвать надобно, — заговорили мужики. — Знахарки умеют выведывать, девка или нет.

– Да и верно, — оживилась Ефимьевна. — Я хоть и не знахарка, но все одно — я сведущая, я ее испытаю! Суну ей морковку промеж ног иль огурец. Коли окровавится — значит, девка она, а нет — баба, и все врет.

Мужики дружно заржали.

– Да на такой случай у меня свой огурец есть! — крикнул кто-то.

– А у меня — морковка!

– Хреновина с морковиной!

Похотью повеяло в воздухе…

Ульяша не выдержала, вскрикнула отчаянно и кинулась к Анатолию. Припала к нему, прижалась, как к последней надежде, в поисках защиты — и тут же отстранилась, поглядела изумленно, не понимая, почему поступила так. И он смотрел на нее с тем же изумлением.

Кругом орали, хохотали, а они смотрели друг на друга — и не могли сказать ни слова.

– Тихо! — раздался зычный голос атамана. Он хмуро оглядел Ульяшу, потом перевел такой же хмурый взгляд на свою компанию и сказал, тяжело, веско роняя каждое слово:

– С этой девкой я сам разберусь. Замолкли все, ну! Не затем мы сюда шли, чтобы поганствовать попусту.

– А зачем мы сюда шли? — выкрикнул Семен, забегая в толпу бунтовщиков. — Мы шли за Ероху мстить. А теперь, значит, и делать нечего? По избам ворочаемся? Давайте хоть барское добро потрясем, разживемся!

– Иди в дом, — приказал Ульяше Ганька. — Хочешь быть жива — иди. И ты с ней иди, барышня, — мрачно поглядел он на перепуганную Фенечку. — Запритесь в светелке да не отворяйте никому, кроме меня. Я вас не трону, скоро с разговором приду. — И, видя, что Ульяша не хочет отходить от Анатолия, схватил ее в охапку и зашвырнул на крыльцо с такой силой, что Фенечка едва смогла ее удержать, обе они чуть не упали, и, хоть Ульяша пыталась снова спрыгнуть с крыльца, Фенечка все же смогла утащить ее за дверь.

Анатолий привстал было, провожая ее взглядом, но Ганька походя, несильно пнул его — и он снова распростерся на земле.

– Лежи! — приказал атаман, и по голосу его чувствовалось, что он сейчас еле сдерживается, что — на пределе ярости. — Больно прыток! Лучше бы тебя запереть понадежней! Тебя — и вон его! — неприязненно кивнул он на Петра. — Семка! Где в доме можно господ запереть, да чтоб не выбрались?

– Мест полно! — подбежал бывший управляющий. — Подвалы тут — хоть армию запирай. Но самый надежный — средний подвал. Из всех прочих есть выход наружу, а в средний можно только через поварню попасть. Оттуда не убегут, но все же в поварне караул нужно поставить.

– Поставьте меня караульщиком в поварне! — крикнул один из мятежников. — Оголодал!

– Да всем поесть пора! — орали бунтовщики. — Пускай барский повар нам сготовит! А вообще правильно говорит Чума-сыромятник — пора нам господского добра пощупать. Зря ли мы сюда шли?!

– Не настала еще пора! — гаркнул Ганька. — Чтоб никто не смел руки тянуть! Первая доля атаманова, забыли, что ли? Потом я сам все остальное распределю промеж обчества. Пока же и впрямь поесть надобно. Семка! Волоки еды на всю братию, чтоб копчений-солений да хлебов-пирогов — всего вдоволь на полсотни народу!

Эти последние слова долетели до Анатолия и Петра через открытое окно поварни. Их спустили по лесенке в подвал, такой низкий, что стоять приходилось в три погибели. Но дальше пол уходил вниз, как речное дно, и скоро пленники могли выпрямиться в полный рост, да еще надо было встать на цыпочки и руку поднять, чтобы нащупать потолок.

Крышка захлопнулась, и они очутились в полнейшей темноте.

– Вот же черт, — с горечью сказал Анатолий. — Их, оказывается, всего полсотни. У страха глаза велики! Когда на воротах перед ними стоял, казалось, внизу целое море!