Елена Арсеньева - Одна любовь на двоих

– Славин, — спросил Бережной, чуть посмеиваясь при виде его ошеломленного лица. — А может, ты немного спешишь? Невесту-то хоть завел?

– Так вот же она — невеста, — растерянно проговорил Анатолий, пошевеливая зажатой в кулаке Ульяшиной косой.

– Невеста?! — возмущенно обернулась девушка. Глаза ее сверкали таким презрением, что в огне этой ярости даже слезы высохли. — Шутить изволите, барин? Позабавиться решили?! Побалуетесь да бросите? Но не бывать тому! Пусть я жизнь за вас отдать готова, лучше я с тоски по вашей милости умру, чем допущу позор! Думаете, если родом я крепостная крестьянка, то и сердца во мне нет?

Она рванулась было бежать, однако Анатолий держал так крепко, что Ульяша только взвизгнула от боли.

– Да ради бога, — проговорил он беспомощно. — Что мне с того, кто ты есть? Знаю одно: другая мне не надобна!

– Это ложь! — воскликнула Ульяша. — Ты прежде иное говорил!

– Что я такое говорил? — изумился Анатолий.

– А вспомни-ка! Я лежала в беспамятстве, а ты говорил: «Коли кто уродился подлого происхождения, пусть и наполовину, никогда он благородным не станет, и единственное, что может порядочный человек сделать, это от такого подлого подальше держаться». Так вот, я — происхождения подлого. И ты от меня подальше держись.

Анатолий нахмурился, смутно припоминая…

– Черт! — вздохнул обескураженно. — Да ведь и впрямь — говорил я что-то такое. Василий мне рассказывал о проделках Петра и Чумы-сыромятника, а я и брякнул… Но ведь это когда было! Это давным-давно было!

– Только вчера, — непримиримо дернула плечом Ульяша, однако сильно дергаться поостереглась, потому что при каждом неосторожном движении коса туго натягивалась и причиняла резкую боль.

– Не только вчера, — усмехнулся Анатолий. — Это было куда раньше той ночи, когда одна девушка, себя не помня, почти в бесчувствии, отправилась по незнакомому дому бродить — и забрела в укромный уголок, где увидела расстеленную постель. Легла на нее… а в комнате той был мужчина. Он лег с нею рядом в постель, он обнимал ее, целовал… и это всем людям известно. Неужели ты думаешь, что он подлец и не понимает своего долга?

– Долга?! — вскричала отчаянно Ульяша. — Так вы из чувства долга?!

И слезы снова хлынули из ее глаз.

– Ох, боже ты мой, — вздохнул Анатолий, осторожно сгибая руку и притягивая девушку к себе. Она хоть и противилась, но все же приблизилась к нему и даже вынуждена была прижаться, хотя сквозь ливень слез все еще сверкали молнии гнева. — Из чувства долга… но не только перед тобой, а также и перед собой. Я должен быть счастливым… а без тебя мне счастье немыслимо!

– Господа, — сказал Бережной, усмехаясь в усы. — Коли у вас все слажено, может, я все же пойду в дом? У меня тоже есть невеста, она меня ждет.

Анатолий, который начал было склоняться к губам Ульяши, выпрямился.

– Погоди, Бережной, — сказал он, спохватившись. — Она мне не очень верит… Скажи ей ты, куда я послал людей только что?

Ульяша смотрела недоверчиво.

– Одного нарочного Анатолий отправил в Щеглы, к Наталье Павловне, с наказом сюда ехать. А второго — в Перепечино, к Елизаровым, велев передать, чтобы немедля шли в усадьбу.

– Я хочу, чтобы твои родители — и подлинные, и приемная мать — благословили нас, — сказал Анатолий, глядя в исплаканные, недоверчивые Ульяшины глаза. — Сначала я получу это благословение. А потом… Поскольку половина перепечинского имущества теперь принадлежит моей матери, а значит, мне, я намерен дать твоим родителям вольную. Ну что? Теперь ты за меня пойдешь?

Бережной взялся за ручку двери, потом оглянулся.

Но его уже никто не собирался останавливать. Он мог спокойно идти к Фенечке. Анатолию и Ульяше не было до него никакого дела.

А впрочем, им сейчас и до целого мира не было никакого дела!

Соловая масть — желтоватая, со светлым хвостом и гривой.

То есть получил право зваться по имени-отчеству, что считалось особым отличием.

Бабий кут — угол в крестьянской избе, где хозяйка дома занимается своими делами, находится у печи.

Петр имеет в виду так называемую малую сажень — расстояние от поднятой на уровень плеча руки до пола, приблизительно 142,4 см.

Головной убор священников православной церкви в виде треугольного цилиндра, расширяющегося кверху, без полей.