Розалин Уэст - Прикосновение

Ей дали флягу и сомнительной чистоты шейный платок одного из пассажиров. Взяв и то и другое, она улыбкой поблагодарила и, повернувшись, оторвала полоску от своей нижней юбки, чтобы использовать ее вместо предложенного платка. Сделав из нее толстый тампон, она щедро намочила его и осторожно приложила к обожженной коже.

— Как он?

— Не знаю, Джо. — Джуд взглянула на Джо Варнесса, безуспешно стараясь не выдать свою тревогу напряженным выражением лица. — Он без сознания. У него ожог глаз, так что если он и выживет после удара по голове, то я не могу гарантировать, что он когда-нибудь снова будет видеть.

— Возможно, так покалечившись, он не захочет выжить.

— Это не нам решать. — Поняв значение его слов, Джуд почувствовала, что ее охватывает тихое отчаяние. — Как ваш спутник?

— Ворчит и жалуется на боль, но к концу пути он с ней справится. А как быть с ним? Похоже, он не выдержит остаток поездки.

Она приняла решение, не имея какого-либо по-настоящему осознанного плана; оно пришло мгновенно, и Джуд высказала его, не задумываясь о последствиях.

— Моя станция всего в нескольких милях отсюда. Если вы поедете медленно, то такое расстояние он, во всяком случае, выдержит. Я не врач, но могу позаботиться о нем до тех пор, пока вы не пришлете кого-нибудь.

— Не знаю, мисс Эймос. — Джо поскреб щеку с бакенбардами. — Вы берете на себя такую большую ответственность, хотя взамен можете мало что получить.

— Это человеческая жизнь, Джо. Думаю, она стоит не больших неудобств. Кроме того, он не оказался бы в таком положении, если бы не пытался спасти одного из ваших пассажиров.

— Полагаю, вы меня не поняли. — Кучер тяжело вздохнул. — Возможно, вам за это будет даже какая-нибудь компенсация от компании.

Вряд ли за предложением Джуд стояла мысль о получении денег. И оно не было обычной благотворительностью или импульсивным проявлением, милосердия. Она поступила так потому, что этот большой мужчина вызвал в ней внутреннюю дрожь и тепло женской страсти.

Дилижанс двигался еле-еле, с величайшей осторожностью. Четверо здоровых мужчин заняли места на крыше, а двоих раненых уложили внутри экипажа. Джуд заняла свое прежнее место, но, вместо того чтобы украдкой бросать взгляды на красавца мужчину на противоположном сиденье, она сидела неподвижно, ощущая у себя на коленях тяжесть его головы. Она держала его голову, надеясь таким образом уберечь его от возможных дальнейших повреждений. Его неподвижность вызывала у Джуд тревогу, он неприятно напоминал труп с повязкой из тряпки на глазах. Кровотечение из раны на голове в конце концов прекратилось, а область виска вспухла и приобрела яркие цвета заката в пустыне — пурпурный, синий, красный и желтый. Джуд осторожно прижала дрожащие пальцы сбоку к его теплой шее, просто чтобы убедиться, что его храброе сердце еще бьется.

Храброе — о да, Макензи был храбр. Заметив отполированные рукоятки пистолетов, она сделала вывод, что насилие было религией этого человека. Его щеголеватость и хорошо сшитая одежда свидетельствовали о гордой натуре, и она отнеслась к этому с определенной степенью интереса, который не хотела демонстрировать всему миру. А потом она увидела, с каким безразличием и пренебрежением он обошелся с проституткой на лестнице, и это не говорило ничего хорошего о его отношении к женщинам вообще.

Однако он рассеял всю ее предубежденность одним самоотверженным, мужественным поступком, бросившись на линию огня, чтобы спасти незнакомца, который мог погибнуть от собственной неосмотрительности.

И Джуд молилась, чтобы Макензи не умер раньше, чем у нее будет возможность спросить у него, почему он это сделал.

Они добрались до станции «Эймос» в середине дня, на четыре часа позже обычного времени прибытия дилижанса. Этот станционный дом не был таким большим, как другие, но он был для Джуд родным домом. — После того как открылось движение дилижансов, вдоль дороги для обслуживания путешественников быстро появились промежуточные остановки, но они предлагали мало удобств или гостеприимства. Это были одновременно склады и гостиницы с длинным дощатым баром для утоления жажды и праздного общения. Сооруженные из того, что было под рукой, будь это бревна, дерн, камень или необожженный кирпич, они усеивали пустынные обочины дороги.

Так как расстояние, которое без отдыха проходила упряжка, составляло около двенадцати миль, путевые станции располагались в среднем на таком расстоянии друг от друга. Станционные дома отмечали начало и конец каждого дневного перегона и располагались через каждые сорок — пятьдесят миль, они обеспечивали путешественникам возможность отдохнуть и поесть и имели телеграф, билетные и почтовые конторы, склад, конюшню со стойлами и всем необходимым для экипажей, а также самых лучших лошадей. Некоторые из этих станций были домами на ранчо, и тогда их обитатели выполняли двойную работу, будучи служащими компании и скотоводами. Станция «Эймос» попадала в эту последнюю категорию, так как была больше домом, чем просто укрытием. И хотя здание не было построено как гостиница, ночным гостям, которые желали отдохнуть у очага, никогда не отказывали.

Расположенные в долине Чагуотер, где отвесные скалы образовывали непрерывную линию вдоль всего горизонта, владения Эймосов могли похвастаться не только довольно большим деревянным домом, но и хорошими конюшнями и коровниками, расположенными неподалеку от него внутри отдельного собственного ограждения. А перед рощей бузины, возле холмистого пастбища, аккуратными рядами был засажен огромный огород — последнее, что осталось в наследство от фермы Барта Эймоса. Эта безмятежная картина всегда приводила в волнение чувства Джуд, когда она думала о том, что этот вид прежде означал для ее отца, а теперь для нее самой и ее брата: свободу, средства к существованию — и одиночество.

Когда раскачивающийся экипаж въехал во двор, на крыльце появился мужчина, при виде которого сердце Джуд наполнилось любовью искренней и чистой.

Сэмми Эймос был высоким, крепким молодым человеком с мягкими волнистыми каштановыми волосами, с добрыми, сияющими глазами и бицепсами, которые натягивали его плотную хлопчатобумажную рубашку. В свои двадцать лет с такой внешностью он должен был бы разбивать нежные женские сердца, но прихоть природы помешала развитию мозга в нормальном соответствии с развитием тела, поэтому Сэмми так и не превратится из младшего брата в соблазнительного красавца. Он остался в невинном вечном детстве с ласковым характером и готовностью угождать, что делало его во всем таким же преданным, как большая лохматая собака, стоявшая сейчас у его ног.