Виктория Дал - Семь дней страсти

Синтия вытирала мокрые от слез щеки.

Ланкастер на расстоянии наблюдал за происходящим, борясь с желанием броситься к ней и утешить. Синтия в последний раз обняла мать, прежде чем та устало уселась в экипаж и помахала рукой.

Как только экипаж тронулся с места, Ланкастер подошел к Синтии. Испытав значительное облегчение после окончания дуэли, Синтия все утро злилась на Ника за то, что он выскользнул из постели, не разбудив ее. Как будто он добровольно подверг бы ее опасности. Но, несмотря на ее настроение, он не мог оставить ее сейчас одну.

— С тобой все в порядке?

— Да.

Синтия вытерла щеки и оглянулась на него.

— Кажется, она была… потрясена.

— Да, но она была рада видеть меня живой и не пыталась убедить вернуться домой.

— Хорошо.

— Я отдала ей половину денег. — Синтия повернулась, чтобы посмотреть вслед уехавшему экипажу. — И сказала, чтобы она берегла их на тот случай, если понадобится защитить себя или Мэри, если вновь возникнет такая ситуация. Но она может отдать их мужу, как только переступит порог Оук-Холла.

— Но ты ничего не можешь с этим поделать.

— Я знаю. Она чувствует себя в безопасности, когда рядом такой муж, который уверен во всем, что делает. Даже… Даже после того, что произошло. Она просила прощения, что не остановила этот сговор, но потом сказала, что я всегда была сильной. Сильнее Мэри.

— Но ты правда сильная. Хотя это не повод, чтобы бросать тебя на произвол судьбы.

Ник крепко сжал ее руку.

— Ладно, — пробормотала Синтия. — Что сказали в магистрате?

— Мне кажется, судья был вполне удовлетворен объяснениями Сомерхарта. И только лишь попросил меня задержаться на пару-тройку дней, если потребуется дополнительное расследование.

— Спасибо, Господи.

— Я думаю, что здесь более резонно благодарить Сомерхарта. Похоже, он был прав, когда говорил о власти герцогского слова. Я подумал, если у тебя есть минутка, может, мы прогуляемся по парку. Кажется, дождь закончился.

Синтия кивнула, и они пошли в сторону парка.

— С тобой все хорошо? — понизив голос, поинтересовался Ланкастер.

— Я же сказала, все нормально.

— Но после ночи…

— Я довольно крепкая, чтобы выдержать ваш еще более серьезный штурм, уважаемый виконт, — сердито улыбнулась Синтия.

Ланкастер задохнулся и едва не споткнулся о неровный камень на тропинке. Вся печаль Синтии моментально испарилась, и она смеялась до слез.

— Ты такой высокомерный!

— Неправда! Это ты ведешь себя бесчеловечно!

— О да. Со мной все в порядке, не беспокойся.

Боковым зрением Ланкастер видел, что она улыбается.

— У тебя не осталось… отвращения?

— Я даже не возмущена.

Ланкастер притворился, что почувствовал лишь незначительное облегчение, тогда как на самом деле у него голова кружилась от счастья.

— Я не хотел, чтобы ты стала свидетелем того, что произошло сегодня утром.

— Я знаю.

Ну, вот и все, больше здесь сказать было нечего. Но перед Ланкастером стояла еще одна трудная задача. Он проводил Синтию к каменной скамейке и сел вместе с ней.

Начали цвести желтые нарциссы, и ветерок доносил запах молодой зеленой листвы. Наступила весна, и он должен возвращаться в Лондон.

— Я о нашем будущем…

— Ник, я не стану отрицать, что люблю тебя. Я тебя люблю. И всегда любила. Но любовь не может заменить семейное благополучие. Положение твоей семьи зависит от того, насколько удачно ты женишься. И я для этого неудачная партия и не стану разрушать твое будущее. Не стану.

Ланкастер знал, что она должна сказать, и все же ему хотелось схватить ее, поцеловать и хорошенько встряхнуть.

— Значит, ты отправишься в Америку?

— Отправлюсь.

— Хорошо, — ответил Ланкастер, и Синтия, похоже, поразилась его ответу. — Хотя, может, подождешь немного? Ведь ты можешь быть беременна. Моим ребенком.

Он видел, как Синтия приложила на секунду руку к животу, и у него глухо стукнуло сердце, но она тут же покачала головой:

— Нет. Я… У меня уже болит живот.

Ланкастер с недоумением посмотрел на нее.

— Это значит, что скоро опять начнутся месячные.

— Ты уверена?

Для него подобные вещи всегда были пленительной тайной.

— Да. Так происходит каждый месяц, — покраснела Синтия.

— Ты уже написала своей тете?

— Да, написала.

У Синтии был озадаченный вид. О да, она собиралась ехать, но все же ждала борьбы с его стороны.

— Эмма говорит, что поможет тебе выбрать компаньонку. Я надеюсь, ты воспользуешься ее рекомендациями. Она хорошо разбирается в людях.

— Конечно, — нахмурившись, сказала Синтия и замолчала.

Они долго сидели молча, наблюдая, как колышутся головки нарциссов на легком ветерке. Или только Ланкастер наблюдал. Синтия смотрела на них так, словно они не оправдали ее надежд.

— Я приеду за тобой, — нарушил, наконец, молчание Ланкастер. — Ни на ком другом я не женюсь. Никогда.

Синтия повернулась к нему:

— Ник, ты должен!

— Нет, — ответил он бесцветным голосом. Он смотрел на их руки и сплетенные пальцы. — Если честно, я надеялся, что в том кладе окажется достаточно золота, чтобы выкупить долги обеих наших семей. Без этого… — Он пожал плечами. — Я найду выход. Я уже достаточно жертвовал ради своей семьи, Син. Я на собственных коленях заплатил за их комфорт и будущее, и я больше ничем не стану жертвовать ради них.

— Но это неправда. — У Синтии дрогнула рука. — Это была ложь. Твой отец никогда бы… Он никогда бы… Скажи мне, что ты не веришь в это.

Эта боль никогда не покидала его, и вот теперь благодаря воспоминаниям снова напомнила о себе с силой.

— Да, это была неправда. Но потом превратилась в правду. Ричмонд заплатил за наш дом в Лондоне. Он заплатил за новый гардероб для моих родителей и для меня, за уроки танцев для моей сестры и за уроки французского для моего брата. Он купил нам легкий доступ к светскому обществу. Мой отец взял у него деньги в обмен на молчание. В обмен на услуги, которые я так тщательно оказывал.

— Это неправда, — давясь слезами, прошептала Синтия.

— Ради собственного оправдания, я думаю, он не хотел верить, что его сын был истерзан, изнасилован и едва не убит человеком, которому он доверял. Любому отцу тяжело это вынести. Легче поверить Ричмонду, который сказал, что это я сделал ему такое противоестественное предложение, а потом пытался покончить жизнь самоубийством, когда он вытолкал меня из своей постели.

Ее ногти теперь вонзились в кожу, и было таким облегчением чувствовать эту физическую боль.

— Знаешь, отец никогда больше не смотрел на меня. Либо я был вырождающимся трусом, либо он предал меня. Ни то, ни другое пережить невозможно, я думаю. Поэтому, когда я говорю, что не стану выполнять долг по отношению к своей семье, — Ник слышал, как повысился его голос, но остановиться не мог, — это значит, что я ничего им не должен. Я уже все им отдал.