Меган Маккинни - Часы любви

Но Тревельян – нетрудно понять – был в восхищении. Он прикоснулся к пряди едва ли не с преклонением. Не смея даже вздохнуть, она замерла, покоряясь прикосновению; пальцы его скользили по локону, гладили ее грудь, вызывая в ней чувственный трепет.

И тут он привлек ее к себе.

– Не надо, – жалобно пробормотала она, едва не прикасаясь к его губам своими.

Тревельян явно не намеревался обращать внимания не ее протест. Рука его на затылке Равенны напряглась, другая рука обхватила ее талию, привлекая к себе меж раздвинутых колен.

– Не надо… умоляю вас… – Она расплакалась, ненавидя себя за то, что тает перед ним, и презирая за хлынувший поток слез.

Неловким движением, словно все члены его одеревенели, Тревельян неторопливо и неохотно выпустил Равенну. Но глаза его ни на йоту не отклонились от ее глаз. Между ними шло не требовавшее слов общение. Страстное желание, одолевавшее графа, было очевидно Равенне. Английский джентльмен, он заставил себя остановиться по ее просьбе, но как кельт, воин, чьи предки считали Ирландию своей и плясали перед языческими божками, он был взбешен отказом. Женский инстинкт немедленно подсказал ей, что все последствия грядущего гнева падут на ее голову.

Ниалл встал, и она высвободилась из его объятий, вытирая слезы со щек, заставляя себя забыть о трусости.

– Тогда ступай спать. Завтра нас ждет еще один долгий день. – Тревельян скрипнул зубами, по щекам его ходили желваки, являя впечатляющую картину оскорбленного мужского самолюбия.

– Отлично, – сказала она ровным голосом.

– Я буду внизу, если понадоблюсь тебе.

Слава Богу, хотела сказать Равенна, однако вовремя остановила себя. Это было бы излишней жестокостью. Даже при всей своей наивности она заметила, как тяжело он воспринял ее отказ.

– Спокойной ночи, – сказал он напряженным голосом.

– Спокойной ночи, – прошептала Равенна. И осталась в одиночестве.

Ночью Равенна очнулась в просторной постели от беспокойного сна, где радость и ужас сменяли друг друга. Внизу бармен громко отдавал распоряжения слугам. Она решила, что уже очень поздно, потому что ни веселья клиентов, ни их пьяных песен уже не было слышно.

И тут, словно преступник, вдруг представший перед ликом своего проклятья, она осознала, что на бедре ее лежит рука. Мужская рука. Тяжелая, теплая и спокойно хозяйская.

Пока она спала, Тревельян вернулся в комнату и улегся рядом с нею в постель.

Медленно, чтобы не разбудить его, Равенна протянула руку под одеялом. Ладонь ее прикоснулась к его теплому телу. Мускулистый торс. Полоска волос спускалась вниз, к месту, до которого она не посмела дотронуться. Равенна отдернула руку, тем не менее не удивленная тем, что Ниалл спит нагим. Во время последнего обеда в замке он говорил ей, что предпочитает звуки стихов деловитому городскому шуму, живые деревья самым искусно разрисованным стенам, а вкус вина милее его языку, чем праздная болтовня. Еще он говорил, что кельтская кровь заставляет его думать скорее о чувствах, чем о приличиях. Теперь, оказавшись наедине с ним в этой крохотной гостинице, Равенна получила возможность убедиться в этом.

– Давай-ка спать, – буркнул Ниалл.

Она отодвинулась на самый краешек, но избавиться от его руки на бедре можно было только выбравшись из постели.

– Вы не должны так поступать, – выдохнула она, не видя Тревельяна в темноте.

– Если бы я женился на тебе, дал тебе свое имя, то мог бы находиться в твоей постели каждую ночь.

Равенна насторожилась. Женский инстинкт говорил ей, что ничего другого она просто не может хотеть. Заставить жениться на себе богатого и титулованного мужчину – да это же вершина дамского счастья. Так почему же такая возможность кажется ей такой пустой? Такой ненужной?

Если бы она любила его, то разве не бросилась бы сейчас в объятия? Ну, а если бы Ниалл любил ее, разве стал бы он держать ее в заточении, манипулировать ее жизнью, словно куклой, давая понять, что она недостойна уважения, пока имена их не соединятся навечно.

Равенна не сомневалась: брак с Тревельяном у нее не получится. Четыре женщины уже пришли к этому выводу, и три из них избавились от возможных последствий. Вне сомнения, он будет тираном. Она не сможет писать, он будет издеваться над ее мечтами о публикации книги. Высокомерный лорд Тревельян не позволит, чтобы она обладала какими-нибудь правами, ибо разделявшую их пропасть в общественном положении преодолеть нельзя. Он будет глядеть на нее сверху вниз, унижать, лишать всякой воли к сопротивлению. Лишь свадьба заставит Ниалла выказывать ей какое-то уважение. А он не пойдет на брак, пока у нее не будет достаточно своих сил.

– Я не хочу замуж. Я хочу писать книги.

Ответ этот заставил его притихнуть. Рука графа отяжелела на ее едва прикрытом тканью бедре.

– Я сделаю так, чтобы ты захотела. Клянусь тебе в этом всей кровью, всей своей ирландской душой, я добьюсь тебя.

Гнев, слышавшийся в его голосе, едва не заставил ее зарыдать.

– Я дам тебе все, что ты захочешь, Равенна. Все, что угодно.

– Все, чего я хочу, – это увидеть дом моего отца, – прошептала она. – И чтобы меня оставили в покое.

Как и рассчитывала Равенна, новых обетов не последовало.

На следующий день они въехали в Антримские горы, двигаясь на восток, чтобы избежать грязных и оживленных дорог города Белфаста. Рельеф становился неровным, и Тревельян сделался молчаливее, рыцарственнее и отдаленнее.

Но Равенна волновалась все больше – она словно предчувствовала встречу с судьбой. Некогда на эти же самые зеленые холмы глядел ее отец, мечтая о чем-то… быть может, о том же, что и она.

– Сегодня ты румяна как никогда, – произнес Ниалл, окинув ее прохладным и далеким взглядом.

Она отвернулась от открытого окна.

– А когда мы доберемся туда?

– После ночлега. Замок Кинейт далеко, и добраться туда сложно. Боюсь, что сегодня мы не сумеем отыскать себе даже гостиницу.

Упоминание о гостинице заставило ее зардеться. Вся ночь прошла совершенно непристойным образом. Не имея сил для борьбы, она не стала прогонять его и осталась в постели, лежа на своей стороне и не сомневаясь в том, что остаток ночи не сомкнет глаз.

Но победила все-таки не благопристойность, а сон, и утром, проснувшись, она с тревогой обнаружила, что во сне их тела переплелись. На ней была ночная рубашка – из тех, что нашлись в чемоданах, – но тонкий, розовый как морская раковина шелк служил слабой защитой. Лежа возле него, она ощущала буквально все: тепло его кожи, тугие мышцы, прикосновение к груди жестких волос предплечья. Равенна попыталась подняться, но Тревельян придавил ее прядь волос.

Даже во сне он держал ее в плену.