Елена Домогалова - Регина

Какое дело было этим двоим до законов Божьих и человеческих! В этом мире им нужно было только одно: чтобы эта ночь никогда не кончалась. Когда-то родные и любимые лица остались далеко в прошлом, голоса друзей и любовников растворились и исчезли напрочь из памяти. Они забыли даже собственные имена. На всей земле существовала сейчас только их Любовь и она диктовала свои законы и правила.

По-весеннему рано поднявшееся солнце ласково и насмешливо будило Город. Рассыпалось золотой пылью на шпилях соборов, озорными искрами блестело на замерших флюгерах, любовалось своим отражением в сонных водах величавой реки, заигрывало с разноцветными витражами церквей и дворцов, брезгливо касалось немытых окон и раскисших дорог. Город просыпался и постепенно, сначала медленно: где стукнут ставни, где прокричит шальной петух, где шумно выплеснут из окна содержимое ночного горшка, — потом беспорядочно, с гвалтом и суматохой, со стуком копыт и грохотом колёс, криками уличных торговцев и звонким смехом прачек и белошвеек. Запахи и звуки наполняли утренний Город, как рачительная хозяйка наполняет корзину для покупок. С глухим стуком открывались двери и лотки в торговых рядах, с шорохом и шуршанием разворачивались рулоны тканей, откуда-то уже лилась мелодия бродячих музыкантов и жалобная песенка сироты-побирушки. Поднимался тяжёлый, пропахший щелочью и дешёвым мылом пар от прачечных и вкусный манящий запах горячего хлеба из пекарен, вонь со стороны кожевенных мастерских сбивала с ног и дурманили легкомысленные ароматы парфюмерных лавок с мостов Менял и святого Михаила.

Протяжные, звонкие крики уличных торговцев разбудили Регину. Она лениво потянулась и, спросонок медленно осознавая, что покоится в чьих-то ласкающих руках, открыла глаза. И сверкающее ослепительной бриллиантовой россыпью и звенящее тысячи птичьих трелей СЧАСТЬЕ обрушилось на неё, как июльский ливень на иссушенную засухой землю. Прошлая ночь была не сном. Всё было наяву. И она впервые проснулась рядом с Луи. И первым ощущением после сна было тепло его рук, первым, что она увидела, были его влюблённые глаза. Его бархатный, густой голос окутал её пушистым покрывалом и говорил этот голос слова любви.

— Как ты прекрасна, когда просыпаешься! И я не знаю, чего больше сейчас в этом мире, твоей ошеломляющей красоты или моей любви к тебе. Как мог я когда-то быть с другими женщинами? Как мог я наслаждаться ими и любить их? Неужели это и вправду было? Я сам сейчас верю в это с трудом. Я не помню ни их имён, ни голосов, ни цвета глаз и волос. Во всём мире есть только ты, любовь моя. Нет ничего нежнее твоих рук, отзывчивей твоего тела, горячее твоих губ. Твоя красота — это насмешка над ангелами и вызов всем святым и демонам. Моя любовь к тебе сильнее смерти и выше неба. Я тону в тебе, растворяюсь без остатка. Каждый раз обладая тобой, я чувствую себя равным Богу. Пусть это смертный грех, пусть это дьявольская гордыня и неизлечимая болезнь. Мне всё едино. Нет никого во всём свете, кроме тебя. Нет ничего на земле, кроме моей любви к тебе. Я и представить себе не мог, что такое счастье возможно под этим синим небом, на грешной земле.

— Если б ты знал, возлюбленный мой, как долго ждала я этих слов! — слёзы прозрачными ручьями струились по её нежному лицу и Луи благоговейно собирал их губами, словно пил колдовское зелье.

Регина обняла его, приподнимаясь с измятых простыней, уткнулась носом ему в плечо и счастливо засопела, вдыхая запах его тела, прижимаясь щекой к груди, где гулко и неровно билось сердце. Билось только для неё.

— Дай мне слово, что больше никто, ни один мужчина к тебе не прикоснётся! — стискивая в железных руках её хрупкие плечи, потребовал Луи, — Я не смогу вынести этого, понимаешь ли ты? Знать, что чьи-то чужие руки касаются этого живого бархата, что твои волосы струятся в чужих пальцах и кто-то пьёт волшебное вино твоих губ, для меня страшнее инквизиторских пыток. Ведь ты принадлежишь только мне, как и я тебе. Ты была создана для меня, а я — для тебя. Я с ума схожу от ревности и ненависти.

— Луи, я люблю тебя. Только тебя, неужели ты не видишь? Или тебе этого мало?

— Я не хочу ни с кем делить тебя. Как можно разделить последний глоток воздуха перед гибелью, единственный глоток воды в пустыне?

— А зачем меня делить? Меня ведь больше нет. Есть только моё отражение в твоих глазах. Есть моя рука, спящая на твоём плече. Есть моё дыхание на твоих губах. Есть только моя любовь к тебе. Иногда мне кажется, что я родилась с этой любовью в своём сердце, с этой тоской по тебе и болью в каждой клеточке тела. Я умирала без тебя все эти годы и теперь мне целой жизни не хватит, чтобы насладиться этим счастьем — просто засыпать на твоей груди и просыпаться от твоих ласк. И слышать, что ты меня любишь.

— Бедная моя богиня, прости слепого и бестолкового меня. Прости. Любимая моя, как я жил без тебя всё это время? Неужели я мог видеть чьи-то лица и говорить, что они красивы? Неужели это я жаждал других женщин и добивался их любви? Я сам верил в то, что люблю их! Я писал им стихи, я мучился и ревновал! А на самом деле я всюду искал тебя. Твоё неповторимое лицо, твой дурманящий запах, твой колдовской взгляд, твою невероятную любовь.

— Ты был юным и глупым. Меня не надо было искать. Достаточно было просто позвать. Мы с тобой испугались своей любви и потеряли столько времени из-за ненужных предрассудков и страхов. Мы думали, что, отказываясь от своей любви, сможем сделать друг друга счастливыми, даровать покой. Но всё это не так! Я могу быть счастлива только с тобой. Только я могу любить тебя так, как ты хочешь.

— Любовь моя, беда моя, сестра моя, я едва не потерял тебя! Это Филипп учил тебя поцелуям, это Шарль учил тебя радостям тела, это Катрин учила тебя нарушать запреты и устанавливать свои правила игры. Я только смотрел со стороны и сгорал от желания и ревности, терял друзей, связывался с какими-то пустышками, прожигал жизнь. И причинял тебе боль. Бедная моя, как ты всё это выдержала?

— Ради любви к тебе. Ради твоего счастья я пойду на что угодно и выдержу всё. Я убью и солгу, предам и пройду по горящим углям. Я умру ради тебя.

Она смотрела на него открыто и прямо, готовая в это же мгновение умереть самой лютой смертью по одному лишь его слову. Готовая отстаивать до последнего глотка воздуха своё право на любовь перед лицом самого Господа Бога. И не было в мире такой силы, которую не смогла бы победить её страсть, неподвластная законам ни земным, ни божеским.

Луи глубоко и шумно вздохнул, словно хотел напиться досыта этой любовью, причаститься каплей той власти, которую имела над ним её красота.

— Нам надо уезжать из Парижа, — решительно сказал он. — Уезжать сегодня же. Медлить нельзя.