Елена Домогалова - Регина

Его внимательно слушал даже Лоренцо, роняя тягучую слюну на дорожное платье хозяйки и переставляя могучие лапы — внутри повозки ему было тесно и душно, и жутко скучно, и всей своей собачьей душой он желал бежать за колесами по нагретому, утоптанному тысячами копыт и ног тракту рядом с Шарбоном, но чувство долга не позволяло оставлять обожаемую хозяйку ни на минуту. Тем более что её второй охранник, занявший законное место Лоренцо рядом с ней, не вызывал у пса никакого доверия. Явная нелюбовь его к Бюсси забавляла Регину. Похоже, из всех окружавших её мужчин, пёс более-менее благоволил к молодому Гизу. Остальных воспринимал как соперников и врагов. Или добычу. Никаких объяснений Лоренцо не желал и слышать. У него была своя железная собачья логика и с этим приходилось считаться. Всё, что оставалось Луи — по возможности не раздражать верного телохранителя Регины.

Их кортеж ехал не спеша, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мчащиеся во весь опор пажи и грохочущая колёсами повозка, запряжённая вспененными лошадьми, вызывали бы ненужный интерес. А так они были очередной супружеской парой, устроившей после свадьбы объезд своих владений. Время пролетало незаметно за такими беседами и созерцанием раскинувшихся по сторонам виноградников, цветущих садов, дымящихся от пара полей, бедных и богатых деревень, процветающих придорожных харчевен и верениц бредущих по дороге путников: странствующих монахов, бродячих артистов, ищущих лучшую долю ремесленников и крестьян. Дорога словно жила какой-то своей, особенной жизнью и стирала из памяти Регины всё то, что ей и самой не очень хотелось теперь вспоминать. Ей нравились вечера на постоялых дворах, шумные разговоры за столами и разухабистые песни, которые горланили ваганты, загулявшие ремесленники или возвращавшиеся домой солдаты. Конечно, её красота не могла остаться незамеченной, но холодное спокойствие Бюсси, источавшее смертельную угрозу для всякого, кто осмелится посягнуть на его женщину, и вооруженные шпагами и мушкетами пажи, хранившие суровое выражение лиц с самого отъезда из Парижа, отбивали охоту у любого желающего пофлиртовать с таинственной красавицей. Разумеется, на вагантов не действовало даже это: лихие парни то и дело отпускали в адрес Регины недвусмысленные комплименты и вслух строили всевозможные предположения касательно красавицы и её спутника. И как ни хмурился Луи, Регина оставалась при своём мнении: сердиться или обижаться на вагантов было бессмысленно. Она лишь снисходительно улыбалась в ответ на их шутки, а когда на постоялом дворе близ Шатодюн один отчаянный студент ночью попытался влезть к ней в окно и застал её занимающейся любовью с Луи, только заговорщицки подмигнула ему и пожала плечом: мол, извини, место занято. Как-нибудь в другой раз. Благо, Бюсси не видел происходящего за окном — когда в его объятьях была самая прекрасная женщина на земле, весь остальной мир значения не имел.

За день до приезда в Анжу Регина наняла себе новую служанку. В отличие от Луи, уверенного в молчании своих пажей, она не стала брать с собой в дорогу своих горничных, с чьей неистребимой болтливостью невозможно было справиться.

Постоялый двор в Шато-ла-Валери, где они решили остановиться поужинать и переночевать, ничем не отличался от других подобных заведений в Иль-де-Франсе, Пуату и Анжу. Каменное двухэтажное здание с черепичной крышей, высокими воротами, чисто выметенным просторным двором, большим количеством построек от конюшни до сарая для бедняков. Над дверью красовалась свежевыкрашенная вывеска с изображением целого натюрморта и крупными оранжевыми буквами было написано многообещающее название — "Щедрый стол". Окно в кухне по причине тёплой погоды было открыто настежь и оттуда доносились умопомрачительные ароматы. Проголодавшиеся юные пажи графа дружно сглотнули слюну и заулыбались в предвкушении горячего ужина. Из дверей выкатился хозяин двора, и Регина прыснула со смеху при виде этого толстого розовощекого колобка, старательно раскланивавшегося перед знатными путешественниками. Он скороговоркой расхваливал своё заведение, попутно выспрашивая у Бюсси, что ему будет угодно.

Регина не спешила войти под крышу — её цепкий взгляд наткнулся на сидящую у ворот бродячую цирковую труппу. В ней было человек пять: неимоверно худой черноволосый жонглёр в разноцветном тряпье, две хорошенькие девочки-акробатки, рослый бородатый старик с облезлым дрессированным медведем, прибившийся к ним уличный поэт — невысокий белобрысый малый с хитрыми глазами и нескладная замарашка с перепутанными, давно немытыми косами ниже колен, глядящая исподлобья затравленным взглядом на проходящих мимо людей. По их виду можно было понять, что они устали с дороги, а последние выступления не принесли существенного дохода. Артистов, видимо, не пускал под крышу хозяин двора, боявшийся, что подобное отребье отпугнёт приличных путешественников.

Тем временем хозяин "Щедрого стола" так старательно раскланивался перед богатыми посетителями, что запнулся за курицу, мирно клевавшую что-то у ворот, и растянулся во весь свой невеликий рост. Луи невозмутимо возвышался над ним, раздумывая, перешагнуть ли через него и идти дальше, или же подождать, пока он поднимется. Под издевательский смех бродячих артистов, хозяин двора подскочил с земли, суетливо отряхиваясь и рассыпаясь в извинениях.

Луи прервал его излияния небрежным взмахом руки и коротко бросил тоном человека, привыкшего к полному повиновению:

— Самую лучшую комнату с чистой постелью, ужином и завтраком нам с женой. Три комнаты с тем же самым для моих людей.

Он обернулся, ища жадным взором свою сестру-любовницу: Регина уже стояла, окружённая толпой артистов, и чему-то звонко смеялась. Жонглёр и акробатки не сводили с неё восхищённых глаз, а белоголовый поэт хрипловатым голосом читал свои вирши, на которые его, несомненно, подвигла божественная внешность юной графини. Замарашка с косами робко жалась к заморенному медведю и всё так же настороженно смотрела на небожительницу, спустившуюся к бесприютным бродягам.

Луи со вздохом пожал плечами. Тягу сестры к общению со всякими бродягами и ремесленниками он искренне не понимал. Одна её дружба с простой башмачницей Мадлен чего стоила!

А Регине просто было всё интересно! В ней ещё жила та девочка, которую не выпускали из монастырских стен, смиряя её буйный нрав и неуёмное любопытство. Ну, как было не подойти к этим странным людям, которые исколесили со своими представлениями пол-Европы и повидали ничуть не меньше, чем Луи. Потрясающая гибкость уличных акробаток и фантастическая ловкость жонглёров всегда завораживали её, когда она смотрела за их выступлениями на парижских площадях, а острые, яркие, не подчиняющиеся никаким правилам классического стихосложения песни и стихи этого бродячего поэта понравились ей куда больше слащавых сонетов и мадригалов в её честь и заумных философских поэм. И ещё подкупало их неподдельное, без тени зависти восхищение её красотой. Здесь никто не шипел вслед, здесь не нужно было ждать удара в спину или грязной сплетни за спиной. Ну, в крайнем случае, могли срезать кошелёк или снять с руки браслет, но когда потомки Клермонов, богатые до неприличия, расстраивались из-за подобной ерунды?