Данелла Хармон - Сущий дьявол

Сейчас он хотел нежности.

— Объясни, пожалуйста, — потребовал Деймон, — кому принадлежит эта блестящая идея — привезти меня именно в Морнингхолл?

Он протянул руку, надеясь нащупать ее бедро. Так что же на ней сегодня? Шелковое платье? Или бомбазин?

Бархат. На ней сегодня бархатное платье.

Маркиз погрузил пальцы в пышные юбки Гвинет, и в конце концов ему все же удалось нащупать ее бедро. Он замер в напряжении, ожидая, что она сбросит его руку.

Но Гвинет этого не сделала.

— Привезти тебя сюда предложили его преподобие Милфорд и адмирал Фальконер, — ответила она.

— Какого черта Фальконер стал проявлять обо мне заботу? Он ведь один из них.

— Что ты имеешь в виду?

— Один из любимчиков.

Проклятие, он не может говорить без гнева даже сейчас.

— Разве? Он мне показался обаятельным и благородным человеком. Право, Деймон, он был озабочен твоей судьбой.

— Никто не озабочен моей судьбой.

— Если это так, то почему, по-твоему, я нахожусь здесь?

Этот аргумент заставил Деймона замолчать. Он не знал ответа на ее вопрос и не был уверен, что хочет его знать. Во всяком случае, маркиз был озадачен.

— Не знаю, — пробормотал он, испытывая какое-то странное волнение в груди. — Почему бы тебе самой не сказать?

— Нет, Деймон. Ты знаешь, почему я здесь, и я не намерена сама отвечать на свой же вопрос. Скажи сам: как ты думаешь, почему я здесь?

— Вероятно, они тебе заплатили.

— Сделай еще попытку догадаться.

— Ты хотела… помучить меня.

— Честное слово, я ожидала от тебя большего, — с упреком сказала она.

— Гм… может, ты испытываешь… угрызения совести?

Гвинет тяжко вздохнула, однако Деймон почувствовал, что она улыбается.

— Ну что мне с тобой делать?

— Для начала сними с меня эти ужасные бинты, — попросил он, поглаживая ее бедро. — А потом обсудим, что нам делать дальше.

Он ожидал, что Гвинет возмутится, однако она рассмеялась.

— Ты считаешь это забавным? — спросил Деймон, стараясь говорить как можно строже.

— Я нахожу это… обнадеживающим. А теперь сиди спокойно, пока я буду приводить тебя в порядок.

Деймон услышал шаги горничной; та принесла ножницы и миску и тут же удалилась. Он снова ощутил на своем лице пальцы Гвинет. Она осторожно ощупывала его скулы, брови, подбородок, виски. Прикосновения были приятными, и Деймон расслабился. Он лежал, откинувшись на подушки, блаженно улыбался и мечтал о том, чтобы это никогда не кончалось.

Может быть, безумие — это не так уж и плохо.

И тут его пронзил страх. Ведь он прекрасно понимал, что никакой он не безумный. Просто он наслаждался — наслаждался ее близостью и лаской. Что же касается его разума, то он был в полном порядке.

Деймон судорожно сглотнул.

— Тебе больно?

— Нет.

— А здесь?

— Нет.

— Хорошо. Тогда лежи спокойно, пока я буду разрезать твои бинты.

Гвинет подцепила большим пальцем бинт, и Деймон почувствовал прикосновение холодных ножниц, которые двигались по направлению к глазу. Он боялся дышать, им овладел внезапный страх: а что, если после того, как бинты будут сняты, он ничего не увидит? Может, он на всю жизнь останется слепым, искалеченным, беспомощным? Деймон зажмурился и не открывал глаза все время, пока Гвинет снимала с его лица теплые и влажные бинты.

И тут щеки его словно овеяло прохладным ветерком.

В комнате воцарилась напряженная тишина.

— Можешь открыть глаза, Деймон.

Он боялся открывать глаза, боялся, что ослеп, и в то же время не хотел, чтобы Гвинет поняла, что он трусит.

— Ты так и не сказала мне, почему ты оказалась здесь, в Морнингхолле, — заговорил Деймон, чтобы выиграть время. — А я не угадал.

Но он знал, почему она здесь. Он это знал — и страшился правды, такой хрупкой, такой пугающей и в то же время такой обнадеживающей.

— Открой глаза, и я скажу…

— Я не могу.

— Неправда, можешь.

Им овладели гнев и отчаяние. Он снова обливался потом и слышал гулкие удары своего сердца. Однако глаза так и не открыл.

— Открой глаза, Деймон. Пожалуйста, — попросила Гвинет.

Маркиз в отчаянии сжал кулаки. Если он лишился зрения, он не сможет ее увидеть. Не сможет ее увидеть и в том случае, если у него поврежден мозг. Невозможность видеть ее — это самое ужасное…

— Я хочу сообщить тебе что-то очень важное, Деймон, но я не сделаю это до тех пор, пока ты не откроешь глаза.

В ее голосе звучала такая нежность, что ему вдруг захотелось расплакаться. И еще ему хотелось ненавидеть эту нежность, он хотел заставить себя возненавидеть ее, как раньше ненавидел красивые цветы и хрупкий фарфор. Но вместо гнева и ярости он испытывал какие-то странные, до сих пор неведомые ему чувства: казалось, что-то подступило к горлу и сжало его с такой силой, что он не мог даже сглотнуть…

«Я хочу сообщить тебе что-то очень важное, Деймон, но я не сделаю это до тех пор, пока ты не откроешь глаза».

У него не оставалось выбора. Он открыл глаза…

Все было как в тумане — и темные панели стен, и белый с позолотой потолок, и ее лицо, казавшееся отражением в зеркале озера. Все было смутным, неясным, расплывчатым. Деймон заморгал — и лицо Гвинет стало более отчетливым; он увидел, что она внимательно смотрит на него, и прочел в ее взгляде сочувствие и ожидание. Маркиза снова поразили эти изумительные, сияющие фиалковые глаза.

Но было в ее взгляде что-то еще…

«Ты знаешь, что это, Деймон».

Нет, не может быть, он этого не заслужил!

Но это было.

Деймон почувствовал, что туман набегает на его глаза, грозя пролиться слезами, что радость распирает его грудь.

— Я их открыл, Гвинет, — прошептал он и взял ее за руку. — Я открыл глаза.

Она дотронулась до его щеки и кротко улыбнулась:

— Да, ты открыл глаза, Деймон.

Он проглотил комок в горле и, не сводя с нее взгляда, спросил:

— Так что же ты хочешь мне сказать?

Улыбка Гвинет стала шире — это была чудесная улыбка. Улыбка ангела.

И вдруг она исчезла — грудь Деймона содрогнулась, и чувства, копившиеся в его душе годами, прорвались наружу — слезы хлынули из глаз, покатились по щекам и омочили подушку.

Он знал, что слова, которые она собиралась сказать, навсегда изменят его жизнь.

— Я хочу сказать тебе, Деймон… что я люблю тебя. Он привлек ее к себе.

— И я люблю тебя, Гвинет. Видит Бог, люблю!

Она обвила руками его шею, и он, уронив голову ей на плечо, разрыдался.

Выздоровление Морнингхолла шло быстро, чему явно способствовало его нетерпение. В восемь маркиз уже встал с постели, в девять с огромным аппетитом позавтракал, уничтожив солидную порцию бекона, яиц и тостов, а в одиннадцать он уже нежился в огромной ванне — впервые за несколько недель.

«Я хочу сказать тебе, Деймон… что я люблю тебя». О, эти слова все еще звучали у негов ушах, и сердце его неистово колотилось. У него возникло ощущение, что он вырвался на волю из какой-то мрачной темницы и впервые почувствовал вкус к жизни. Его прежняя жизнь, годы, проведенные на службе, даже ужасные раны, из-за которых он оказался в Морнингхолле, — все это осталось в прошлом, а в будущем была только она, Гвинет.