Лидия Джойс - Порочные намерения

Он отодвинулся, и она покачнулась, глаза ее открылись, смущение в них мгновенно сменилось обычной ясностью. Он мысленно стряхнул с себя чары ее мягкого, податливого тела, заставив себя улыбнуться.

— Вы очень плохо изображаете хладнокровную шлюху.

— Или я очень хорошая актриса, — возразила она слегка дрожащим голосом. — Скажите, чего вы хотите от меня. Я не собираюсь весь день перебрасываться с вами словами. Вечером у меня назначена встреча.

— В зоологическом саду, — сказал Варкур. Его мать щебетала об этом все утро.

— Так и есть. — Она прищурилась, в глазах ее четко читалось раздумье. — Зачем вы пришли сюда? Чтобы не оставлять меня в покое?

— Я хочу услышать ваш отчет о вчерашнем вечернем сеансе. — Он все еще прижимал ее к стене, не давая ей уйти и вынуждая держать подбородок кверху, чтобы она видела его. Он немилосердно пользовался своим положением.

Лицо у нее застыло и стало твердым.

— Я заставила вашу матушку плакать, — едко сказала она. — Я надеюсь, что это можно считать удовлетворительным результатом, поскольку это все, о чем я могу вам доложить. Быть может, если я надавлю на нее достаточно сильно, я смогу заставить ее броситься в Темзу.

— Я уже знаю о том, что она плакала, — сказал он, стараясь, чтобы лицо его ничего не выражало. Эту особу не касаются противоречивые чувства, которые вызвала у него его слишком хрупкая мать. После всех ее побегов от реальности, после всех ее подозрений и равнодушной любви он ничего не был ей должен. И все же она была его больным местом, и он мучился из-за ее слез, хотя и знал, что заставит ее плакать гораздо больше, если это будет единственный способ вытянуть из нее ее тайны.

Но Эсмеральда — откуда такая горечь? Она эксплуатирует слабоумных старух. Почему же слезы одной из них так сильно ее обжигают?

Она сжала губы.

— Вы слышали об этом сеансе от ваших шпионов, полагаю? Если они все вам рассказывают, зачем вам нужна я?

— Мне нужно, чтобы вы проанализировали то, что произошло, — бросил он. — Ведь именно таким образом вы манипулируете людьми, да? Вы читаете их реакции; вы вытягиваете из них их тайны и слабости.

Эсмеральда заметно сглотнула.

— Анализировать там особенно нечего, — тихо сказала она. — Я сказала: «Он вас прощает», и она расплакалась.

— Но что это означает? — В голосе его прозвучало отчаяние.

Она пожала плечами:

— Это может означать что угодно. Это может означать, что она в конце концов так оглушила свои мозги опиумом, что уже сходит с ума. Это может просто означать, что она чувствует отчаянную вину перед вашим братом, о чем, как мне кажется, у меня нет надобности сообщать вам. Или, — добавила она ледяным голосом, — это может означать, что она непосредственно и напрямую виновата в его смерти. Конечно, у нее есть тайны. Другое дело — пойдут ли они вам на пользу.

Почему она пытается его обескуражить? Нет ли у нее какого-то другого потайного плана, который заставляет ее уклониться от выполнения их договора? Или она действительно испытывает угрызения совести?

— Во что вы верите? — мягко спросил он, пробежав пальцем по ее щеке и подбородку.

Она вздрогнула, глаза ее стали туманными от нахлынувших мыслей. Губы ее раздвинулись, и она медленно заморгала, зачарованно глядя на него. Но вот она заговорила — заговорила с убедительностью обреченного человека:

— Я верю, что она знает больше о смерти своего старшего сына, чем кто-либо может предположить.

Грудь Томаса сжалась, губы сами собой растянулись то ли в улыбку, то ли в гримасу — даже он не смог бы сказать этого. Он порывисто отошел от Эсмеральды и повернулся к ней спиной, потом стал пробираться в густых парах к двери, подальше от нее и от ее глаз, которые видят слишком много.

Существуют вещи, видеть которые ей ни к чему.

Эм вздохнула, прислонившись головой к стене. Потом медленно отодвинулась, снова сняла корсет и сорочку и бросила все на скамью.

Ей необходимо было направить лорда Варкура вперед, к смятению и паранойе, и все же ей пришлось преодолеть свое желание успокоить его — или, напротив, сказать ему, что он может убираться ко всем чертям вместе со своей правдой, поскольку она не собирается принимать никакого участия в пытках старой женщины.

Сокрушительные рыдания леди Гамильтон все еще звучали у нее в ушах. Эм никогда не причиняла боли этой женщине. Манипулировала ею — это да. Наживалась на ее одержимости умершим сыном, предлагая утешения, не имевшие никакой реальной сути, — и это так. Но леди Гамильтон всегда уходила после этих сеансов, немного повеселев. Эм, конечно, никогда не доводила эту женщину до слез. Она думала об этой новой задаче, и по коже у нее бежали мурашки, и она была готова сделать почти все, лишь бы не давить больше на старуху.

Почти все. Но не отказаться от собственного будущего.

Она снова легла в ванну. Кожу покалывало там, где ее сильно натерли, но Эм схватила губку и принялась тереть себя, опять и опять царапая покрасневшую кожу, как будто можно было смыть воспоминание о старых слабых плечах, трясущихся от рыданий.

Эм следовало бы радоваться. Теперь она завладела лордом Варкуром, его телом и душой. Но она вспомнила глупую детскую историю об обезьяне, которая заехала на спине крокодила на середину быстрой реки. Ехать было безопасно — до последнего момента…

Эм заглушила эти мысли, заглушила ненависть к самой себе, грозившую взорвать ее изнутри. Она не могла повернуть назад или отступить — речь шла о ее собственной жизни. Угрызения совести — это для тех, кто знает, откуда появится их обед через два месяца. Они не для мошенницы, которая уже почти стала шлюхой и балансирует на краю гибели. Все скоро кончится, и у нее будет Линкрофт, и она сможет забыть обо всем этом как об омерзительном сне.

Она закрыла глаза и попыталась изгнать из головы темные глаза лорда Варкура, полные боли и надежды. Да, и это тоже нужно будет забыть. Иначе она никогда не обретет покоя.

За три часа до заката леди Гамильтон со своими спутниками подъехала к воротам зоологического сада. Ее лицо было серым, глаза остекленели от опиума. Когда она улыбнулась Томасу, ему показалось, что рот у нее сейчас сломается.

Он смотрел на мать, и в нем боролись желание защитить ее, горечь, жалость и возмущение. Неужели было время, когда он просто любил мать с детской открытостью и непосредственностью, которая до сих пор сохранилась у его сестер?!

Он усомнился в словах Эсмеральды, что его мать скрывает какие-то сведения о смерти его брата. В конце концов, что могла знать мать? Она оставалась в доме в день смерти Гарри. Но рассказ Мэри о чаепитии с Эсмеральдой вызвал у него сомнения, и теперь он не знал, следует ли ненавидеть мать за скрытность или еще больше сострадать ей.