Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

Я остановилась, чтобы утереть слезы, лившиеся из глаз моих. Вальвиль по-прежнему сидел, опустив голову; погрузившись в глубокую задумчивость, он медлил с ответом. Госпожа де Миран смотрела на него со слезами на глазах, выжидая, когда он заговорит. Наконец он прервал молчание и, обратившись к моей благодетельнице, сказал:

— Матушка, видите, какова Марианна? Поставьте себя на мое место и по своему собственному сердцу судите, что чувствую я. Разве не прав я был, что полюбил ее? И возможно ли мне разлюбить ее? Может ли то, что она сейчас говорила, отвратить меня от нее? Сколько у нее добродетелей, матушка, и я должен расстаться с ней! Вы этого хотите, она меня просит об этом, и я расстанусь с ней, женюсь на другой и буду несчастным. Я на это согласен, но недолго мне придется томиться на свете.

И после этих немногих слов у него потекли слезы, он не сдерживал их; слезы эти растрогали госпожу де Миран, она тоже заплакала и не знала, что сказать; мы молчали все трое, слышались только вздохи наши.

— О, боже! — воскликнула я, потрясенная чувством любви, скорбью и множеством других смутных, неизъяснимых движений души.— Ах, боже мой, сударыня! И зачем только вы встретили меня! Зачем я живу на свете! Хоть бы скорее господь прибрал меня!

— Увы! — печально сказал Вальвиль.— На что вы сетуете? Ведь я же сказал, что готов расстаться с вами.

— Да, вы готовы расстаться со мной,— ответила я,— но говорите вы это так, что удручаете матушку, мучаете ее смертельной мукой, угрожая, что будете несчастным, и хотите при этом, чтобы она утешилась, спрашиваете, на что мы сетуем! Чего вы еще потребуете, помимо того, что я вам сказала? Разве великодушный и рассудительный человек не должен понять, что иным обстоятельствам приходится уступать? Да, вам нельзя на мне жениться, на то божья воля; но я ни за кого замуж не пойду, и вы всегда будете мне дороги, сударь. Вы не потеряете меня, и я тоже вас не потеряю: я постригусь в монахини; но я буду жить в Париже, и мы будем иногда видеться; у нас с вами будет одна и та же мать, вы будете мне братом, благодетелем моим, единственным моим другом на земле, единственным человеком, которого я уважаю и которого не забуду никогда.

— Ах, матушка! — воскликнул Вальвиль, бросившись вдруг к ногам госпожи де Миран.— Вы плачете, простите же мне эти слезы. Делайте со мной, что хотите, я в вашей воле, но вы меня погубили: ведь вы сами привели меня сюда, и теперь мое восхищение ею стало беспредельным, я уж не знаю, что со мной. Сжальтесь над моими страданиями, сердце у меня разрывается. Уведите меня отсюда, уйдемте. Я лучше согласен умереть, чем огорчить вас, но вы, такая нежная мать, что же вы хотите сделать со мной!

— Увы, сын мой! Что мне тебе ответить! — сказала госпожа де Миран.— Надо посмотреть. Мне жаль тебя, я тебя извиняю, вы оба растрогали меня, и признаюсь тебе, что я люблю Марианну не меньше, чем ты ее любишь. Встань, сын мой. План мой не удался так, как я надеялась,— это не ее вина; я прощаю ей, что ты любишь ее, и если бы все думали так же, как я ничто бы меня не смущало.

При этих словах Вальвиль, поняв весь их благоприятный смысл, вновь бросился к ее ногам, взял ее за руку и не произнес ни слова, только без конца целовал ее.

— Ну как же, дорогая госпожа де Миран,— сказала я,— будете ли вы теперь хоть немного любить меня? Нет ли для этого иного средства, как расстаться со мной?

— Боже упаси, дорогое мое дитя, что ты такое говоришь? Перестань! Скажу еще раз: будь спокойна, я довольна тобой. Сын мой,—добавила она, с выражением глубокой доброты, обрадовавшим меня,— Я больше не настаиваю, чтобы ты вступал в тот брак, о котором шла речь: это рассорит меня с почтенными людьми, но ты мне дороже, чем они.

— Вы возвращаете мне жизнь,— ответил Вальвиль.— Ваш сын счастливейший из людей. Но, матушка, как же вы поступите с Марианной? Разрешите вы мне навещать ее иногда?

— Сын мой,— сказала она,— пока ничего не могу тебе ответить, дай мне подумать, посмотрим.

— Так дозвольте мне, по крайней мере, любить ее,— добавил Вальвиль.

— Ах, праведное небо! Если бы я и запретила тебе, разве это помогло бы? Люби ее, дитя мое, люби. И пусть будь что будет,— заключила она.

Но ведь я сказала, что пойду в монахини, и сейчас от избытка рвения думала было подтвердить свое намерение; однако ж госпожа де Миран, по-видимому, забыла о нем, и я вдруг рассудила, что не стоит напоминать ей об этом.

Я исчерпала весь свой запас великодушия: чего я только не говорила, желая отвратить Вальвиля от любви ко мне; но если госпоже де Миран угодно было согласиться, чтобы он любил меня, если ее сердце до такой степени смягчилось из сострадания к сыну или ко мне,— мне оставалось только молчать; неужели мне следовало предупредить ее: «Сударыня, берегитесь! Что вы делаете?» Такое чрезмерное бескорыстие было бы с моей стороны неестественным и безрассудным.

Поэтому я не промолвила о монашестве ни слова. Госпожа де Миран посмотрела на меня.

— Какая же ты опасная девушка, Марианна! — сказала она, поднимаясь со стула.— До свидания. Пойдем, сын мой.

Вальвиль, не переставая, целовал ей руку, держа ее в своей, и мать угадала, что означают эти поцелуи.

— Да, да,— добавила она.— Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать. Но я еще ничего не решила. Не знаю, право, как быть! Вот положение! Прощай, Марианна. Уже поздно. Ступай обедать, я скоро навещу тебя.

Я ничего не ответила, только поклонилась и утерла глаза платком. Она подумала, что я плачу, и сказала мне:

— О чем ты плачешь? Я нисколько тебя не упрекаю. Разве я могу сердиться на тебя за то, что ты всем любезна? Ну, успокойся. Дай мне руку, Вальвиль.

И тотчас она спустилась по лестнице, опираясь на руку сына, а он из деликатности ничего не сказал мне: говорили только его глаза; простился он со мной лишь реверансом; в ответ я тоже присела, весьма церемонно и с неуверенным видом, словно боялась позволить себе какую-нибудь вольность и злоупотребить снисходительностью его матери, дружески поклонившись ему.

И вот я осталась одна, еще более взволнованная, чем накануне, когда ушла от меня госпожа де Миран.

Были ли у меня основания так волноваться? «Люби ее, дитя мое, и будь что будет,— сказала сыну моя благодетельница. И она добавила: — Посмотрим. Не знаю, право, как быть». Разве это, по сути дела, не значило, что она сказал мне: «Надейся»? И я надеялась, я вся трепетала, называла свою надежду, безумной и совсем неуместной. А ведь в подобных случаях человек жестоко страдает. Лучше уж не иметь никакого проблеска надежды, чем увидеть слабую ее искру, которая загорится в душе лишь для того, чтобы внести в нее смятение.

«Выйду ли я замуж за Вальвиля?» — думала я. Я считала это невозможным и вместе с тем чувствовала, что буду несчастна, если не стану его женой. Вот и все, что вынесло мое сердце из неуверенных слов госпожи де Миран. Как же мне было не мучиться еще больше, чем раньше? Всю ночь я не смыкала глаз, плохо спала я и следующие две-три ночи, ибо три дня ничего ни о ком не слышала и, помнится, даже роптала немного на свою благодетельницу.