Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

— Ах, боже мой, да с превеликим удовольствием! — затараторила госпожа Дютур.— Вот уж досада, что все так вышло, дорогой господин Вальвиль. Но что ж делать! Разве угадаешь? Поставьте себя на мое место.

— Да, да, сударыня,— ответил Вальвиль.— Вы правы, только уходите, пожалуйста, уходите поскорее.

— Прощайте, прощайте,— ответила она.— Извините за беспокойство. Мадемуазель, я к вашим услугам,— обратилась она к мадемуазель де Фар.— Марианна, голубка, ей-же-ей, я вам зла не желаю, честное мое слово. Наоборот, да пошлет вам небо и счастья, и всяческих благ! А может быть, вы хотите посмотреть, что я принесла в своей коробке? — болтала она, опять обращаясь к мадемуазель де Фар.— Может, вы что-нибудь взяли бы...

— Э, нет! — оборвал ее Вальвиль.— Нет. Сказано вам — уходите. Я куплю весь ваш товар, я оставляю его за собой и завтра уплачу за него у себя на дому.

Говоря так, он подталкивал ее к двери, и она наконец вышла.

А я все плакала и вздыхала, я не смела поднять глаз. Я была совсем убита.

— Господин де Вальвиль,— сказала мадемуазель де Фар, до той минуты молча слушавшая все, что говорилось вокруг,— объясните мне, что все это значит.

— Ах, дорогая кузина! — ответил Вальвиль, бросаясь к ее ногам.— Во имя всего, что дорого вам, спасите мне жизнь — речь идет по меньшей мере о жизни моей; молю вас, я взываю к вашей доброте и великодушию. Это правда, Марианна была несколько дней в ученье у этой женщины. В двухлетнем возрасте она лишилась отца и матери, полагают, что они чужестранцы; обоих убили в почтовой карете, вместе с их слугами,— это факт установленный; но так до сих пор и не удалось узнать, кто же они были; судя по их свите, они были знатные люди — вот и все, что можно о них сказать. Мадемуазель Марианну извлекли из кареты живой, она лежала на откинутой дверце, прикрытая телом матери; ее взяла к себе на воспитание сестра одного сельского священника, которая недавно умерла в Париже, оставив Марианну без всякой помощи. Какой-то добросердечный монах привел ее к моему дяде; я познакомился с ней совершенно случайно, но я обожаю ее; если я лишусь ее, я лишусь жизни. Я уже сказал, что ее родители путешествовали с несколькими слугами обоего пола, она, несомненно, высокого происхождения — так всегда предполагали. Весь ее облик, ее изящество и ее характер служат лишним тому доказательством; быть может даже, она принадлежит к более знатному роду, нежели я; быть может,— если б это стало известно,— ее любовь оказалась бы слишком большой честью для меня. Матушка знает все, мы ей все открыли, и она в восторге от Марианны; она поместила ее в монастырь, она дозволила мне любить Марианну, дозволяет мне жениться на ней, и я полагаю, что вы вполне способны разделить ее образ мыслей: вы не поставите Марианне в вину роковой случай, отнявший у нее родителей, вы не будете презирать ее сиротство. Несчастье, когда оно сопровождается такими обстоятельствами, о коих я говорил, не должно лишать такую миловидную девушку, и, как это ясно видно, девушку знатного рода, почтительного обращения со стороны всех порядочных людей. Сохраните же к ней уважение и дружбу; сберегите мне невесту, сберегите для себя подругу, достойную вас, подругу, наделенную благородным сердцем, какого вы не найдете больше ни у кого; оно всецело будет принадлежать вам, так же как и мое сердце, переполненное вечной и беспредельной признательностью. Не разглашайте нашу тайну, но этого еще мало,— здесь была сейчас горничная, и она все слышала: надо подкупить ее, и как можно скорее, надо торопиться.

— Я уже подумала об этом,— сказала мадемуазель де Фар, прервав его, и дернула за шнурок звонка.— Постараюсь сейчас помочь вам в беде. Успокойтесь, сударь, и доверьтесь мне. Рассказ ваш тронул меня до слез; я всегда питала к вам уважение, а теперь уважаю в тысячу раз больше. Я считаю также, что госпожа де Миран поступила, как самая достойная женщина; я и сказать не могу, как я люблю ее, как меня трогает ее отношение к Марианне; я не хочу уступать ей в сердечности. Утрите ваши слезы, дорогая моя подруга, и будем думать лишь о нашей дружбе, пусть она крепко свяжет нас и длится всю жизнь,— добавила она, протягивая мне руку. Я бросилась к ней и, заплакав, поцеловала ее руку с мольбой, с нежной признательностью, но отнюдь не с чувством унижения.

— Дружба между нами будет для меня не только честью, она станет для меня дороже жизни, ибо жить я буду лишь ради любви к вам и к Вальвилю,— проговорила я сквозь слезы, исторгнутые у меня умилением.

И больше я не в силах была говорить; мадемуазель де Фар тоже плакала, обнимая меня, и тут как раз вошла горничная, о которой я уже говорила,— она пришла узнать, зачем барышня вызвала ее звонком.

— Подойдите, Фавье,— сказала мадемуазель де Фар властным тоном.— Вы ко мне привязаны,— по крайней мере, мне так кажется. Как бы то ни было, вы видели, что тут произошло с появлением этой торговки; если у вас вырвется хоть слово о том, что здесь было, я рано или поздно выгоню вас, да, я вас выгоню. Но если вы будете хранить молчание, я обещаю вам богатую награду — целое состояние.

— И я, со своей стороны, обещаю увеличить эту награду,— подхватил Вальвиль.

Фавье, краснея, заверила нас, что она будет молчать: но зло уже было сделано, она уже все рассказала, и в шестой части вы узнаете, какие события вызвала ее нескромность,— в них даже вмешались могущественные лица. Кстати сказать, я не забыла, что собиралась поведать вам историю одной монахини, и вот нашлось наконец место для этого рассказа — с него начнется шестая часть.

Посылаю вам, сударыня, шестую часть моей «Жизни» — вы, конечно, этому очень удивитесь. Быть может, вы еще не кончили читать пятую часть? Вот какая вы лентяйка! Ну уж, сударыня, постарайтесь не отставать от меня, читайте по меньшей мере так же быстро, как я пишу.

«Но откуда у вас такая прыть,— спросите вы,— ведь до сих пор у вас ее никогда не было, вы только обещали, что она у вас появится».

Дело в том, что как раз это обещание и портило все дело. Быстрота была как бы обязательством с моей стороны, это был мой долг, а ведь платить долги очень трудно. Теперь же, когда на мне не висит этот долг, ибо я уверила вас, что нечего рассчитывать на скорую уплату, мне приятно поскорее погасить его. Я воображаю, что это с моей стороны щедрость, тогда как на деле это только аккуратность,— это большая разница.

Не будем, однако, упускать нить повествования. Я обещала рассказать вам историю одной монахини; однако ж я предполагала говорить только о себе, и этот эпизод совсем не входил в мои планы; но поскольку сюжет его, по-видимому, затронул вас за живое, а я пишу лишь для вашего развлечения, то я могу попутно коснуться этой истории, было бы несправедливо лишить вас ее. Подождите минутку, я скоро дам слово монахине, о которой идет речь, и она сама удовлетворит ваше любопытство.