Мишель Яффе - Звездочет

— Это одна из самых удивительных комнат, какие я когда-либо видела. — Отведя взор от великолепных картин, Бьянка повиновалась мгновенному порыву и чмокнула Йена в щеку.

Граф был ошеломлен. Женщина в его доме! Поцелуй! Эта комната!.. Его глаза потемнели и стали цвета холодного антрацита.

— Непристойный жест, синьорина Сальва, — заметил он. — Прошу вас никогда больше так не делать. — Резко повернувшись, он направился к двери.

— Дурная привычка, знаете ли, — спокойно проговорила Бьянка.

Замерев у двери, граф вопросительно посмотрел на нее.

— Что вы сказали?

— Я имею в виду вашу манеру вот так уходить, — пояснила она. — Вы делаете какое-то грандиозное замечание, а потом удаляетесь, даже не удосужившись выслушать мой ответ. Такое поведение граничит с трусостью.

Бьянка почти физически ощутила, как комната наполнилась яростью. Йен прожигал ее взглядом, каждая черточка его лица была полна гнева. Когда он заговорил снова, его голос был опасно низок и холоден:

— Будь я на вашем месте, синьорина, я бы подумал о том, как вести себя завтра. Вам понадобится все ваше красноречие, чтобы убедить меня в том, что вы не убийца.

Прочитав расшифрованное письмо, Йен передал его Себастьяну, сидевшему по его правую руку.

— Утром его принес один рыбак. Представить себе не могу, как наш Л.Н. раскрывает подобные вещи, однако он еще ни разу не ошибся.

Остальные четверо мужчин, сидевших за столом, согласно закивали. Ни один из них не был знаком лично с их английским кузеном Люсьеном Нортом Говардом, графом Дэнфордом, и вовсе не из-за того, что никто из них не пытался познакомиться с ним. Майлз и Криспин, проводившие, по меньшей мере, по полгода в своих английских поместьях, уже привыкли получать вежливые отказы на свои приглашения, в которых непременно сообщалось, что «к несчастью, их кузен не может встретиться с ними», причем записки обычно были написаны сдержанным дворецким графа, в тоне которого тем не менее слышалась некоторая угроза.

Единственным свидетельством существования кузена была часто приходящая от него корреспонденция, отправленная из разных уголков мира самыми экзотическими способами. Письмо могло быть доставлено на одном из судов Арборетти, а могло быть получено из рук посыльного-иностранца, который мгновенно бесследно исчезал. В письмах обычно приводились какие-то дорожные анекдоты вперемежку с путевыми впечатлениями; бывали там обычно и деловые советы. Кстати, без этих советов корабельная империя Арборетти не стала бы наиболее преуспевающей и богатейшей в стране. Это по рекомендациям Л.Н. они расширили свою торговлю и вместе с древесиной стали отправлять по всему миру всевозможные товары. Суда Арборетти везли в своих трюмах ткани, вина, специи, растения, животных, военное снаряжение, золото, серебро, драгоценные камни — словом, все, что можно было купить в одном месте и выгодно продать в другом. Всего за восемь лет шесть судов, оставленных в наследство дедушкой, превратились в целый флот, с которым соперничали большинство городов-государств полуострова.

Будучи членом британского правительства в Венеции, их дедушка Бентон Уолсингем влюбился в Лауру Фоскари-Долфин, единственную дочь древнего венецианского рода, и решил поселиться в Венеции. Там он сразу понял, что Европа — великолепный рынок сбыта английской древесины, необходимой для строительства всего, начиная с домов и заканчивая корабельными верфями, и взялся за создание собственной компании. Он назвал компанию «Арборетти», что в переводе означало «маленькие деревца» и напоминало о ее основном товаре. После смерти Бентона Уолсингема «Арборетти» перешла шестерым его сыновьям.

Через семьдесят лет после основания название компании можно было рассматривать, скорее, как пародийное, учитывая необыкновенно высокий рост шестерых мужчин, которые расширили предприятие. Торговцы всего света с уважением говорили об «Арборетти», а возраст шестерых высоких юношей, как правило, увеличивали раза в два. Однако наибольшую известность братья получили у женщин. Красивые и богатые, они произвели настоящий фурор у этой половины населения Европы, оставляя после себя дорогие подарки и разбитые сердца.

Л.Н. в этом отношении был первым. Во всех графствах христианского мира непременно была прекрасная женщина, которая вспоминала своего «любимого Люсьена». Как у него хватало времени ухлестывать за красотками и заниматься одновременно делами, оставалось для братьев тайной, однако они привыкли к подобному положению дел и лишних вопросов кузену не задавали. Точнее, они вынуждены были сдерживать свое любопытство, потому что в завещании их покойного деда оговаривалось, что последнее слово во всех делах должно было оставаться за графом Дэнфордом, которого Уолсингем сам вырастил после смерти его младшей дочери.

Так что когда Л.Н. приказал своим кузенам прекратить поставку в Британию пороха и ядер, а вместе этого загрузить трюмы испорченным зерном, им оставалось лишь качать головами и выполнять его требование.

— Я пообещал этот порох лорду еще два месяца назад. Он нужен ему для сражений в горных районах, — пояснил Майлз. — Не думаю, что он будет в восторге, получив вместо пороха гнилое зерно и крыс.

— Что ж, он сможет попробовать накормить им северных повстанцев, — усмехнулся Тристан, сидевший на другом конце стола. — Возможно, гнилое зерно убьет их быстрее пороха, так что королевский канцлер будет доволен.

Разговор прервал долгий крик, раздавшийся из противоположной части палаццо. Наступило молчание, глаза присутствующих устремились на Йена.

— Похоже, это моя очаровательная невеста, — пробормотал он, торопливо поднимаясь из-за стола. — Прошу извинить меня, я всего лишь на минутку…

— За ним! — вскричал Криспин, едва Йен вышел из комнаты. — В этом доме уже много лет не происходило ничего интересного, и я буду не я, если пропущу хоть что-нибудь.

— А-а-а-а! — истерично вопила Бьянка. Она всю ночь ворочалась в огромной постели и не могла отделаться от чувства, что за ней наблюдают. Открыв глаза, она увидела ужасное чудовище с огромными клыками, которое разглядывало ее. — Убирайся! Помоги-ите! На помощь!

Рука страшного существа прикрыла ее рот.

— Ш-ш-ш! Тихо, детка. — Бьянка услыхала успокаивающий мужской голос. — Йен нам головы оторвет, если ты будешь так громко кричать.

Повернув голову на голос, Бьянка наконец разглядела, что это вовсе не какое-то чудище, а обычный пожилой человек с круглым лицом и добрыми улыбающимися глазами. Рядом стоял второй — тоже старик, на чьем лице застыло озабоченное выражение. Первый, более веселый, держал в руках карнавальную маску, изображающую разъяренного кабана. Протянув маску Бьянке, чтобы та смогла разглядеть ее получше, старик убрал руку с ее рта.