Кэтрин Коултер - Невеста-сорванец

— Почему ты прикрываешь руками груди и все еще не разделась?

Она снова лизнула нижнюю губу, и Джеймс зачарованно воззрился на розовый, влажный кусочек плоти.

Он тяжело дышал, брюки распирало. Господи, хоть бы она не заметила его состояния! Он не хотел пугать ее до полусмерти. Черт, эта ее нижняя губа…

— Перестань так смотреть на меня, Джеймс!

Как именно? Словно он хочет облизать ее с головы до ног? Как противно, что он себя выдал! Но поделать уже ничего не мог.

— Хорошо.

— Я закрываюсь руками, потому что ты не лежишь на полу без сознания, беспомощный, горящий в лихорадке. Теперь ты силен, снова стал собой и хочешь проделать со мной то, что, как я видела раньше, делают только животные. И от этого мне не по себе.

— Не по себе? И что ты чувствуешь?

— Ну, может, я могла бы подойти к тебе и поцеловать. Что ты об этом думаешь?

— Подойди и поцелуй.

Корри чуть поколебалась, отмерила три шага и, оказавшись в дюйме от него, подняла лицо, встала на цыпочки, плотно сжала губы, зажмурилась и поцеловала его в подбородок.

— Попробуй еще раз.

Корри распахнула глаза, глядя в любимое лицо, такое красивое, что взрослые женщины при виде его замирали, готовые на все, и улыбнулась:

— Елена Прекрасная ничто в сравнении с тобой.

— Ад и проклятие, надеюсь, что нет.

— Ты знаешь, о чем я.

На этот раз она поцеловала его в губы, по-прежнему не разжимая рта.

Джеймс поднял руку и коснулся кончиком пальца ее губ.

— Откройся хоть немного, — попросил он, и его дыхание овеяло ее щеки. Она послушно приоткрыла губы, снова ощутила его дыхание и едва не упала в обморок от восторга.

— Вот так, вот так, — прошептал он, и Корри подумала, что лучше этого может быть только та минута, когда он поцелует ямочку под ее правым коленом. Прикосновения его губ, языка, исходящий от него жар возбуждали в ней желание броситься ему на шею и повалиться вместе с ним на пол.

Или на постель.

Корри продолжала наступать на него, он пятился. И наконец она с силой толкнула мужа. Тот упал спиной прямо в мягкость пушистой, восхитительной, набитой гусиным пухом перины. Она прыгнула сверху, смеясь, пытаясь стонать и петь одновременно, такая счастливая, такая беспечная, потому что могла без помех целовать его.

Он отвечал поцелуями; его рука скользнула по спине, задержалась на попке и там осталась. На этот раз он не собирался ее шлепать. Теперь все было по-другому.

Корри отстранилась и внимательно взглянула на нее.

— О, дорогой Джеймс, твоя рука…

— Одежда, — пробормотал он, — слишком много одежды. — Он схватил ее за талию и поставил на пол. — Мое терпение кончилось. И поэтому я собираюсь стащить с тебя все, до последней нитки.

Ему было не до хороших манер. Он тянул, срывал и стаскивал ее одежду, тяжело и быстро дыша. Корри мысленно возблагодарила Бога за то, что это не прелестное кружевное подвенечное платье, и лукаво улыбнулась. Если он может вытворять такое, то она сделает это не хуже.

Она принялась расстегивать его одежду. И, умудрившись стащить с него рубашку, поцеловала в грудь. Вскоре оба остались обнаженными: она по-прежнему стояла перед ним, Джеймс сидел на постели, обняв ее за талию, и ее груди были не дальше чем в трех дюймах от его рта.

Он сглотнул, боясь, что сейчас взорвется.

— Твои груди… я знал, что они восхитительны, но такого не ожидал, — выдавил он.

Корри не двигалась. Не могла пошевелиться. Просто стояла, опустив руки на его плечи, пока он взвешивал на ладонях ее груди. И закрыл глаза, глубоко вдыхая ее аромат. Наслаждаясь его нежностью, поскольку его глаза были закрыты, Корри воспользовалась великолепной возможностью разглядеть его там, внизу.

Совсем не такой, как в те ужасные дни болезни.

Большой. Крепкий. И становится больше и крепче с каждой минутой.

И все потому, что он сжимает ее груди? Ей нравились его прикосновения, но наблюдать за ним, видеть, как он набухает.

— Джеймс, ты совсем не такой, как раньше.

Ему хотелось одного — бросить ее на спину. Прямо сейчас. Ее груди… припасть к ее грудям, он… он…

— Что? Ты о чем?

— О Господи, только не это. Это не может быть правильно.

Ее слова пробились сквозь облако вожделения, застилавшего мозг. Он смутно осознал, что она смотрит вниз. Он опустил глаза. Огромный и твердый, готовый взорваться. А чего она ожидала? О черт, ничего такого она не ожидала.

— Ты видела меня голым, Корри, когда я болел…

Корри сглотнула.

— Но не таким, Джеймс. Не таким. И это не похоже ни на одно животное, которое я когда-либо видела.

— Я не жеребец, Корри. Я мужчина, и ты обязательно поймешь, что мы подходим друг другу.

О Боже, ему хотелось рыдать, а может, и взвыть, но больше всего он жаждал, не произнося лишних слов, войти в нее, глубже, еще глубже. Он застонал, и Корри подскочила.

— Джеймс, что с тобой?

Это оказалось последней каплей.

— Это вожделение, верно? — прошептала она, возбужденно блестя глазами.

— Да! — прорычал он, схватил ее за талию и бросил на спину, а сам навалился сверху, устраиваясь между ее ногами. Первое же прикосновение к ней, запах ее плоти, звук дыхания, хриплый и громкий, подтолкнули его к краю и бросили в пропасть.

Он еще сознавал, что ведет себя непозволительно, и если отец узнает об этом, попросту отречется от него.

Но сейчас это не имело значения. Не могло иметь.

Существовали лишь здесь и сейчас, только он и она, и он желал ее больше всего на свете.

Джеймс поднял ее ноги, долго смотрел на мягкую плоть, легонько коснулся, и большего не потребовалось.

Он содрогнулся так сильно, что отчетливо понял: вот-вот прольется его семя, прямо в этот момент… но этого не должно случиться, просто не должно, иначе он сам бросится с обрыва в долину Поу.

Он раскрыл ее пальцами, не думая о последствиях, и вошел. О Боже! Она была такой тугой и совсем неготовой к вторжению, но и это не имело значения. Джеймс не смог бы остановиться, если бы его окатили ледяной водой. И продолжал двигаться, резко, сильно, чувствуя преграду ее девственности. Закрыл глаза, зная, что стал первым. Но тут же встрепенулся, взглянул на ее белое лицо, на полные слез глаза и вдруг выпалил:

— Корри, ты моя! Никогда не забывай этого, никогда… о черт, прости…

И рывком подался вперед, одним ударом лишив ее невинности, и вонзился так глубоко, что все мигом кончилось. Он резко отстранился, выкрикнул что-то неразборчивое и тяжело свалился на нее, успев при этом поцеловать маленькое ушко.

Он умер или почти умер, но кому какое дело? Зато чувствовал себя чудесно. Обновленным. Куда-то девалось сводившее с ума вожделение. Теперь его мир был полон, совершенен, прекрасен, вот только очень хотелось спать. Случившееся потрясло его до глубины души.