Барбара Картленд - Невероятный медовый месяц

Решив, что спорить бесполезно, Антония подчинилась.

Она лежала не шелохнувшись и наблюдала, как он беспокойно двигался, не находя удобной позы, но в конце концов усталость взяла верх и Атол уснул.

Она осторожно приподняла его, подложила руку ему под голову и прижала к своей груди. Легкими движениями касаясь его, Антония принялась массировать его лоб и виски, как она это делала во время его болезни.

«Возможно, это в последний раз, — думала она, — и больше я никогда не смогу прикоснуться к нему».

Она чувствовала, как напряженность покидает Атола, его тело расслабляется, и знала, что сон его становится глубоким и целебным и в такой момент он не может проснуться внезапно.

Поэтому она могла не торопясь целовать его волосы и губы и шептать ему о том, как Сильно любит его:

— Я люблю тебя, дорогой мой… Я люблю тебя!

Она все еще продолжала обнимать Атола, отяжелевшая голова которого покоилась на ее груди, когда вдруг подумала, что никогда до сих пор не была так счастлива, как сегодня.

— Мне надо отодвинуться от него, — сказала она себе, — прежде чем я засну…

Больше Антония ничего не помнила. Утром он разбудил ее, и она увидела, что лошади уже оседланы и ждут своих седоков.

Она торопливо достала из сумки еду и вино, чтобы они смогли перекусить перед дорогой.

Хлеб за ночь зачерствел и уже не был вкусным, но, возможно, им и не очень хотелось есть, однако благоразумие победило, и они съели по куску хлеба с сыром, запив еду глотком вина.

Второй день путешествия был очень похожим на первый, а к вечеру Антония окончательно убедилась в том, что Тур не ошибся, выбирая лошадей не слишком быстрых, зато выносливых.

Животные, как и всадники, явно устали, но продолжали идти ровной рысью, и расстояние до Гавра уменьшалось с каждым часом.

— Вы знаете, где мы сейчас находимся? — спросила Антония мужа.

— Да, — ответил он кратко.

Он не желал разговаривать, и Антония замолчала, понимая, что он поглощен наблюдением за окрестностями, дабы вовремя заметить внезапную опасность.

Вечером второго дня пути они остановились несколько раньше, чем накануне, чтобы дать отдых лошадям, сами они тоже с трудом держались в седле.

Дневной зной спал, небо затянули сплошные облака, и прохладный ветер стал гулять в открытом поле.

Впервые Антония пожалела, что не взяла с собой в дорогу какой-нибудь теплой накидки, и даже вспомнила о тех толстых тряпках, которые укрывали ее от любопытных взглядов солдат на постах у стен Парижа.

Она, конечно, не жаловалась, но герцог, должно быть, заметил, что она дрожит от холода, и, проехав еще милю, сказал, указывая рукой вперед:

— Ты видишь этот сарай, Антония? Кажется, поблизости нет жилых домов. Думаю, мы на ночь остановимся там.

Сарай в самом деле стоял в чистом поле, довольно далеко от других построек. Они находились в четверти мили от него, и герцог счел сарай подходящим местом для ночлега.

Сарай был наполовину заполнен сеном — душистым и мягким — прекрасным кормом для лошадей и чудесной постелью для уставших путников. Вряд ли где-нибудь еще они нашли бы более удобное место для отдыха.

Поужинав черствым хлебом и пирогом, который, как ни странно, все еще оставался приятным на вкус, Антония упала на мягкое сено, с облегчением вздохнув.

— Я ни за что на свете не променяла бы сейчас это ложе, — сказала она, — на самую удобную постель в Донкастер-Парке!

Герцог схватил охапку сена и накрыл им Антонию.

— Теперь тебе будет тепло, как под шерстяным одеялом, — улыбнулся он. — Я должен был подумать о том, что погода может измениться, и ты станешь мерзнуть.

— — Я сама должна была подумать об этом и взять теплый плащ. — возразила Антония. — Но в Париже стояла такая жара!

— А сейчас, кажется, пойдет дождь, — заметил Донкастер, устраиваясь рядом на сене.

Они уснули мгновенно и не слышали, как ночью вовсю лил дождь.

Но утром, когда они вышли из сарая, их встретила бодрящая прохлада и свежесть, которой дышала земля. Лошади, казалось, тоже воспряли, вдохнув прохладный воздух.

Герцог остановил коней у первого же ручья, чтобы напоить животных, а затем они поскакали дальше.

Антония надеялась и молила Бога о том, чтобы они достигли Гавра до наступления ночи. Она ни за что не призналась бы герцогу в том, насколько она устала — все ее тело онемело, и она с трудом держалась в седле, которое с каждым часом казалось ей все более неудобным.

День тянулся бесконечно долго, но вскоре она узнала, что их путь близится к концу. Об этом сказал ей герцог, когда они остановились на короткий отдых. Антония не смогла заставить себя съесть даже крошки черствого хлеба, и Атол уговорил ее выпить последние капли вина.

— Осталось всего несколько часов пути, — ободряюще сказал он, передавая ей бутылку с остатками вина. — Как ты себя чувствуешь?

— Вы не слишком устали, Атол? — озабоченно спросила Антония.

— Я беспокоюсь не о себе, а о тебе, — ответил герцог.

— Забавно! — возразила она. — Ведь это вы у нас больной.

Она тут же поняла, что опять сказала что-то не так, услышав его резкий ответ.

— Я вовсе не больной, Антония, — заметил он; — А это путешествие крайне утомительно для любой женщины, даже для такой амазонки, как ты.

Он дразнил ее, и она была счастлива, потому что он был в хорошем настроении и, видимо, чувствовал себя неплохо.

Но время тянулось невыносимо медленно, и Антония уставала все больше и больше.

Лошади шли ровным шагом, но девушка едва не падала от усталости и хваталась за луку седла все чаще и чаще, когда думала, что герцог не смотрит в ее сторону.

«Я не могу подвести его в самый последний момент, — твердила она про себя. — Мы проскакали столько миль, и я не должна сдаться теперь, в самом конце пути. Это было бы ужасно!»

Но самый последний момент долгого путешествия все никак не наступал, а когда подковы коней наконец зацокали по булыжной мостовой Гавра, Антония подумала, что, даже если целый полк прусских солдат поджидает их впереди, она уже не в силах будет даже попытаться спастись.

Теперь она уже не скрывала того, что с трудом держится в седле, и обеими руками вцепилась в луку, чтобы не упасть. Она даже не заметила, когда герцог взял у нее из рук поводья и как они добрались до набережной.

Она только слышала, как он давал распоряжения, и почувствовала, как снял ее с лошади и помог усадить в шлюпку. Что было дальше — она не помнила.

— На самом деле не я, а он должен был первым лишиться сил, — прошептала Антония, и ей стало невыносимо стыдно из-за того, что она оказалась слишком слабой, да и стойкости духа ей тоже не хватило.

Она не знала, сколько времени спала и который теперь час, но не успела подняться, когда дверь тихо отворилась и кто-то осторожно заглянул в каюту.