Джулия Куинн - Когда он был порочным. Второй эпилог

Элоиза устроилась рядом с ней и подставила лицо солнечным лучам.

— Я надену шляпку через минуту, клянусь, — сказала она.

— Я не совсем понимаю правила этой игры, — заметила Франческа.

Элоиза не потрудилась раскрыть глаза.

— Это потому, что их нет.

Франческа посмотрела на воцарившийся перед ней хаос в новом свете. Оливер, двенадцатилетний пасынок Элоизы, схватил мяч — с каких это пор у них появился мяч? — и побежал через лужайку. Похоже, он достиг своей цели — хотя Франческа не могла с уверенностью сказать, был ли это гигантский дубовый пень, который стоял здесь еще с тех пор, как она была ребенком, или Майлз, второй сын Энтони, который, скрестив ноги и руки продолжал сидеть на месте, с того момента как десять минут назад она вышла на прогулку.

Но в любом случае, Оливер, должно быть, выиграл очко, потому что он с размаху бросил мяч о землю и подпрыгнул с победоносным криком. Майлз, похоже, был в его команде — впервые Франческа подумала, что в игре были команды — потому что он вскочил на ноги и тоже стал веселиться.

Элоиза открыла глаза.

— Мой ребенок никого не убил?

— Нет.

— И никто не убил его?

Франческа улыбнулась.

— Нет.

— Хорошо, — Элоиза зевнула и устроилась в кресле поудобнее.

Франческа задумалась над ее словами.

— Элоиза?

— Мммм?

— Ты когда-нибудь… — Она нахмурилась. У нее не было никакого права задавать этот вопрос. — Ты когда-нибудь любила Оливера и Аманду…

— Меньше? — помогла Элоиза.

— Да.

Элоиза выпрямилась и открыла глаза.

— Нет.

— В самом деле? — не то чтобы Франческа ей не поверила. Она любила племянников и племянниц всем своим существом; она готова была отдать жизнь за любого из них — включая Аманду и Оливера — без малейших колебаний. Но она никогда не рожала. Никогда не носила ребенка в своем чреве — вернее, уже долгое время — и не знала, не станет ли тогда все по-другому. Гораздо сложнее.

Если бы у нее был ребенок, свой ребенок, кровь и плоть ее и Майкла, не заставило бы это ее внезапно осознать, что та любовь, которую она испытывала сейчас к Шарлоте, Оливеру, Майлзу и остальным — всего лишь слабое подобие того, что было в ее сердце к собственному ребенку?

А есть ли разница?

Неужели ей хотелось бы, чтобы была?

— Я думала, что так будет, — призналась Элоиза. — Конечно же, я любила Оливера и Аманду до того, как появилась Пенелопа. Да и как я могла их не любить? Они — частички Филиппа. И, — продолжила она, и лицо ее стало задумчивым, словно она никогда особо не размышляла на эту тему. — Они… это они. А я — их мать.

Франческа печально улыбнулась.

— Но, даже несмотря на это, — продолжала Элоиза. — До того как родилась Пенелопа, и даже когда я была беременна, я думала, что все будет по-другому. — Она остановилась. — Все и правда по-другому. — Она снова замолчала. — Но ничуть не меньше. Вопрос не в том больше или меньше, и даже… не… в природе этого чувства.

Элоиза пожала плечами.

— Я не могу это объяснить.

Франческа снова посмотрела на игру, которая возобновилась.

— Нет, — тихо сказала она. — Думаю, тебе это удалось.

Последовало долгое молчание, и Элоиза сказала:

— Ты нечасто говоришь об этом.

Франческа мягко покачала головой.

— Нет.

— А хочешь?

Она на секунду задумалась.

— Не знаю, — Франческа повернулась к сестре. Между ними была разница в год, но в детстве Элоиза во многом была словно другая сторона той же монеты. Они были очень похожи, за исключением глаз, и даже родились в один день, только одна — на год позже.

Элоиза смотрела на нее с нежным любопытством и сочувствием, от которых всего несколько недель назад, у нее разорвалось бы сердце. Но сейчас они лишь утешали. Франческа не чувствовала, что ее жалеют, она чувствовала, что ее любят.

— Я счастлива, — сказала Франческа. И она в самом деле была счастлива. Впервые она не чувствовала пустоты внутри. Она даже забыла, что надо считать. Она не знала, сколько дней прошло с ее последних месячных, и это было чертовски здорово.

— Ненавижу цифры, — пробормотала она.

— Что, прости?

Она спрятала улыбку.

— Ничего.

Из-за тонкой пелены облаков выглянуло солнце. Элоиза заслонила глаза рукой и уселась поудобнее.

— О, Боже мой, — воскликнула она. — По-моему, Оливер только что сел на Майлза.

Франческа засмеялась, а потом, прежде чем она сама поняла, что собирается сделать, вдруг поднялась.

— Как по-твоему, меня возьмут в игру?

Элоиза посмотрела на нее так, словно она сошла с ума, что, подумала Франческа, слегка пожав плечами, пожалуй, было правдой.

Элоиза поглядела на нее, затем на мальчиков, снова на Франческу и тоже встала.

— Если ты пойдешь, то и я.

— Ты не можешь, — сказала Франческа. — Ты беременна.

— Совсем недавно, — отозвалась Элоиза со смешком. — Кроме того, Оливер не посмеет сесть на меня. — Она протянула Франческе руку. — Идем?

— Думаю, да. — Франческа взяла сестру под руку, и они вместе побежали вниз с холма, крича, словно банши, и наслаждаясь каждой минутой.

— Я слышал, что вы сегодня днем устроили сцену, — заметил Майкл, присаживаясь на краешек кровати.

Франческа не двинулась с места. Даже глаз не открыла.

— Я устала, — больше она ничего не сказала.

Он оглядел пыльный подол ее платья.

— И испачкалась.

— Слишком устала, чтобы умыться.

— Энтони сказал, что Майлз под впечатлением. По всей видимости, ты кидаешь очень хорошо для девчонки.

— Я бы кидала превосходно, — ответила она. — Если бы мне сказали, что пользоваться руками нельзя.

Он усмехнулся.

— Во что именно вы играли?

— Понятия не имею. — Она тихо устало застонала. — Ты не потрешь мне ноги?

Он сел поудобнее на кровати и приподнял подол ее платья до середины икр. Ноги ее были грязными.

— Боже правый, — воскликнул он. — Ты что, играла босиком?

— Я не могла хорошо играть в туфлях.

— А как Элоиза?

— Видимо, она кидает как мальчишка.

— Я думал, что руками пользоваться нельзя.

На это она негодующе приподнялась на локтях.

— Знаю. Это зависит от того, на каком конце поля ты находишься. Кто бы мог подумать.

Он взял ее ступню руками, про себя отметив, что надо бы позже их помыть — руки, само собой, о своих ногах она могла и сама позаботиться.

— Я и не подозревал, что ты так любишь соревноваться, — заметил он.

— Это — семейная черта, — проворчала она. — Нет, нет, здесь. Да, прямо здесь. Сильнее. О-о-о-о-о-о-о-о…

— Почему мне кажется, что я слышал это раньше, — задумчиво произнес он. — Вот только мне было гораздо веселее?

— Просто молчи и массируй мне ноги.

— Слушаюсь, ваше величество, — пробормотал он, улыбнувшись, когда понял, что ей нравится, когда ее так называют. После одной или двух минут молчания, изредка нарушаемого стонами Франчески, он спросил. — Сколько еще ты собираешься здесь пробыть?