Бертрис Смолл - Своенравная наследница

— Они мне жмут, — пожаловалась Элизабет.

— Ради моды леди обязана терпеть подобную пытку, — мягко объяснил он.

— Интересно, болят ли ноги у лебедей? — мрачно пробормотала Элизабет.

— Боюсь, твоя мать слишком долго откладывала эту поездку, — сказал Томас, не слыша ее. — Но ты поедешь ко двору и будешь иметь успех, даже если это последнее, что я сделаю для семьи.

Туфли были принесены, и Нэнси натянула их на ноги леди. Элизабет встала.

— Очень маленькие и тесные, — закапризничала она.

— Покажи! — рявкнул дядя.

Она протянула ногу. Томас уставился на Нэнси:

— Немедленно неси шелковые чулки, девушка! Неудивительно, что туфли не лезут! На ней грубые шерстяные чулки. Немыслимо! Я должен поговорить с Мейбл!

Нэнси убежала и быстро вернулась с шелковыми чулками и подвязками. Надела их леди и снова натянула туфли. Элизабет встала и вопрошающе посмотрела на дядю.

— Попытайся снова пройтись по комнате.

На этот раз Элизабет двигалась медленнее, осторожнее, не имея другой цели, кроме как благополучно достигнуть другого конца зала. Совершив этот подвиг, она повернулась и снова взглянула на лорда Кембриджа.

— Уже лучше, мой ангел, но трудиться придется много, — изрек он.

Весь следующий час Элизабет расхаживала по комнате, пока Томас наконец не остался доволен. Элизабет плюхнулась на стул и сбросила туфли.

— Я не хочу ехать ко двору, дядя. И мне все равно, выйду я замуж или нет.

Бэн Маккол вздохнул. Такая прелестная девушка, как Элизабет Мередит, не должна умереть девственницей. Почему она до сих пор не замужем? Неужели с ней что-то не так? Почему семья не позаботилась о, ее будущем?

— Нэнси, дай мне башмаки и шерстяные чулки, а все это отнеси в мою комнату! — приказала Элизабет служанке. — У меня полно работы.

— Сегодня? В метель? — удивился лорд Кембридж.

— Этот день месяца я отвожу для проверки счетов. За последние недели родилось много ягнят, и я должна внести их в расчетные книги. Вчера, когда мы загоняли овец, я подсчитала всех новорожденных, — пояснила Элизабет, вставая. — Мастер Маккол, мне жаль, что вам нечем заняться. Садитесь у огня. Как видите, пока что буран только усиливается.

— Вы играете в шахматы, дорогой мальчик? — с надеждой спросил лорд Кембридж.

— Да, милорд. Отец научил меня, когда я только пришел в его дом. Скажите, где доска, и я разложу ее.

Заглянув в зал, Уильям Смайт застал хозяина и Бэна за оживленной игрой и улыбнулся. Хозяин снова становится истинным придворным. Последнее время это случалось нечасто.

— Вижу, он побеждает, милорд! — громко заметил Уильям, подходя ближе. — Удивительно!

— Мы еще только начали, Уилл. Как большинство молодых людей, он очень торопится. А кто торопится, тот ошибается.

Лорд взял коня Бэна и, усмехнувшись, поставил рядом с доской.

— Хороший ход, — улыбнулся шотландец с легким поклоном.

До чего же умный молодой человек!

Уилл покачал головой.

Шотландец позволит лорду Кембриджу выиграть эту партию, хотя явно играет лучше. Странно видеть такой такт у грубого горца!

Секретарь отошел. У него много дел, невзирая на дурную погоду. И он закончит эти дела гораздо скорее, если милорд будет чем-то занят.

В маленькой комнатке, которую она использовала как контору, Элизабет прочла письмо от Колина Хея, хозяина Грейхейвена. Он писал, что шерсть его овец достаточно хорошего качества, но все же слишком груба, и вряд ли стоит посылать ее в Нидерланды. Его друг Адам Лесли рассказал, что во Фрай-арегейте выращивают несколько пород овец, дающих превосходную шерсть. Хей хочет улучшить свои отары. Не согласится ли леди Фрайарсгейта продать ему часть своих овец?

Элизабет задумалась. Овцы шропширской, хэмпширской и шевиотовой пород давали шерсть высокого качества. Но в производстве голубого сукна были свои тайны: шерсть на него шла от мериносов. Мать узнала об этой породе от королевы Екатерины и с ее помощью приобрела молодого барана и несколько маток. С годами отара разрослась, и теперь четверть всего поголовья составляли мериносы. Их руно было снежно-белым и очень тяжелым, а подшерсток — невероятно мягким.

Элизабет рассудила: окот прошел так удачно, что можно продать овец всех пород, кроме мериносов. Но нужно убедиться, что шотландцы их не съедят и не пустят легкие на омерзительное блюдо, называемое хаггис. Ну а мериносов они не получат!

Она отложила пергамент. Пройдут месяцы, прежде чем овец можно будет отправить на север. Значит, все это время Бэну придется оставаться во Фрайарсгейте. Сегодня вечером они поговорят об этом.

Проклятие! Она не хочет ехать ко двору! Разве здесь обойдутся без нее? Эдмунду уже за семьдесят, а она не выбрала ему преемника. Впрочем, он этого и не позволил бы. Но когда она вернется домой, придется обсудить с ним такую возможность.

Снег шел почти три дня. Но потом выглянуло солнце, и Бэн Маккол решительно заявил, что хочет помочь людям расчищать дорожки от дома к сараям и загонам. Очевидно, он не любил бездельничать и, уж конечно, не боялся тяжелого труда. Он внимательно выслушал предложение Элизабет остаться во Фрайарсгейте, пока не потеплеет.

— А ваш отец сможет передать деньги за овец с моими пастухами, — добавила она, и Бэн сразу согласился…

— Не боитесь, что мы украдем овец и перебьем ваших людей? — поддразнил он.

— Но ведь вас послали Лесли, — серьезно ответила Элизабет. — А им я доверяю. Кроме того, мой отчим — Хепберн из Клевенз-Карна. Если попытаетесь обмануть меня, Логан соберет свой клан и отправится на север — искать вас, сэр.

Бэн усмехнулся, весело блестя глазами.

— Подозреваю, что рядом с ним будете скакать вы, мистрис Элизабет.

— Совершенно верно, — кивнула она. — Я отвечаю за Фрайарсгейт.

— Как по-вашему… не могли бы вы звать меня просто Бэном? — спросил он.

— Могла бы… Однако какое странное имя. Что оно означает?

— «Бэн» на шотландском — «красивый». А «Маккол» — сын Колина.

— Ваша мать любила вашего отца? — неожиданно спросила Элизабет.

— Они встречались всего один раз.

— Один раз? — пробормотала шокированная Элизабет, густо краснея.

Если они встречались один раз, выходит, его мать легла с хозяином Грейхейвена, совершенно его не зная. Трудно представить что-нибудь подобное!

— Да, именно так, — повторил он, улыбаясь одними глазами. — Я узнал, кто мой отец, только когда мать лежала на смертном одре. Она все рассказала мне и велела после ее смерти идти в Грейхейвен. Моего отчима трудно было назвать добрым человеком.

— Сколько лет вам было тогда?

— Двенадцать.

— И поскольку вы здесь, значит, отец принял вас и вырастил.

Двенадцать. Совсем мальчишка. Сама она в двенадцать лет была беззаботной, легкомысленной девчонкой, а он… почти сиротой. До чего же странная штука — жизнь…