Патриция Кэбот - Эти синие глаза

Единственной ее реакцией была только попытка отвернуться от него и не смотреть ему в лицо.

— Прекрасно, — сказал он, — прежде всего я писал этот дневник много месяцев назад… Все, что я писал о Кристине, — чушь. Это чушь, написанная мальчиком, считавшим, что он влюблен. Бренна, я не знал, что такое любовь, пока не встретил тебя. А как только понял это, то осознал, что это нечто такое, о чем не пишут в дневнике. Этого не описать словами. Ничто, даже все сонеты Шекспира, и близко не похоже на то, что я чувствую с самой первой минуты, как увидел тебя. Вот почему я перестал вести дневник. Я не смог больше писать. Нет в мире такого языка, в котором были бы нужные мне слова, чтобы описать мою любовь к тебе.

— Но, — возразила Бренна, — для Кристины ты все-таки нашел подходящие слова: «сияющая», «эфирная», «нежная»… А я лишь «амазонка, разгуливающая в мужских штанах». Что, по-твоему, я должна чувствовать? Могу тебе сказать. Мне неприятно.

Рука Рейли выскользнула из-под коленок Бренны, но другой он крепко обвивал ее талию. Поэтому, хотя она стояла обеими ногами на земле, она была как будто прикована к нему. Освободившейся рукой он приподнял ее лицо за подбородок, и теперь она была вынуждена смотреть ему прямо в глаза.

— Тебе нужны слова? — спросил он. — Так слушай. Твой голос, Бренна Доннегал, не напоминает мне звон колокольчика. Он скорее похож на густой и терпкий дым костра или дым камина, который вьется, клубится, находит путь к коже и проникает в легкие, пока не осядет в сердце мужчины, пока не обовьет его, как теплое одеяло.

Бренна, глядя на него, молчала. Ободренный, Рейли продолжал:

— Когда я смотрю в твои глаза, я вижу небо. Иногда ясное, как сегодня, огромное, открытое пространство синевы, по которому, как чайки, скользят твои мысли. Иногда это небо серое, обложенное облаками, когда этот серый ободок появляется по краю радужной оболочки, закрывая солнце. Но это длится недолго. Солнце всегда близко, оно просвечивает сквозь облака, ожидая, когда ты рассмеешься, и твой смех разгонит облака и дождь. Но и смех появляется в твоих глазах, Бренна, ненадолго.

Он поднял ее руку и посмотрел на нее. Ее взгляд следовал за ним.

— Твоя кожа… Если бы всех шелковичных червей Китая кормили сливками, у них все же не было бы надежда. создать шелк, подобный твоей коже.

Он провел большим пальцем по тыльной стороне ее ладони, потом поднял ее руку и прижал к губам:

— Твоя кожа такая же, как снег, каким, вероятно, он представляется людям, никогда не видевшим его. На вкус она похожа на нежнейший шоколад, только что приготовленный и налитый в чашку. У нее свежий вкус масла, оставленного в чулане охлаждаться…

Его губы, пробежавшие по руке, будто выжгли на ней след. Они коснулись ее запястья, потом прошлись по руке и встретили невероятно нежное место, где плечо соприкасается с шеей.

— Твоя душа как море. Готовая давать. Щедрая… Никогда не знающая покоя, постоянно находящаяся в движении… Она решительна и одновременно полна скромности. Она необузданная и дикая, опасно изменчивая. В ней есть соль…

Его губы, теперь находившиеся в дюйме от ее губ, прошептали:

— И сладость.

Она, будто под гипнозом, смотрела на его рот, и ее собственные влажные губы слегка раскрылись. Рейли нежно спросил:

— Достаточно ли тебе этих слов или нужны еще?

— Нет, благодарю тебя, — услышал он ее шепот у самых своих губ. — Этого вполне достаточно. Не хочешь ли заняться со мной любовью сейчас же?

— Я думал, ты никогда не скажешь этого.

И они рухнули в свежую прохладную и мягкую траву. Власть его над ней была непостижимой и головокружительной.

И ей показалось совершенно естественным поднять свою бархатную юбку выше бедер и, оказавшись верхом на нем, оседлать его, хотя, как она заметила, он был слегка озадачен ее дерзостью.

Озадачен, но польщен.

— Так это и должно быть, — сказал он чуть тише обычного. — Отдаю себя в ваши опытные руки, мадам.

Он упал навзничь, и лицо его приняло то самое невинное и нежное выражение, какое она наблюдала у него только во сне, — с единственной разницей, что теперь его глаза были открыты и устремлены на ее обнаженную грудь, потому что одним только ему свойственным ловким движением он сумел расстегнуть все пуговицы на ее платье.

Так как Бренне не в новинку было носить мужские штаны, она умела ловко управляться с застежками бриджей. Всего несколько быстрых движений — и та часть тела Рейли, которая столь настойчиво напирала на нее, оказалась на свободе. Она уверенно обхватила его орган пальцами и при этом заметила, что глаза Рейли, прежде затуманенные страстью, теперь широко раскрыты и с интересом наблюдают за ее манипуляциями. Она выскользнула из своего нижнего белья и направила его мужской орган к той части своего тела, что больше всего нуждалась в нем.

Его слова уже подготовили ее ко всему. Никакие ласки больше не были нужны. Она была влажной, полной желания и готовой принять его. Она скользнула вниз, вобрав в себя его мощный стержень, и ее тело плотно сомкнулось вокруг него. Ее длинная юбка скрывала их слияние. Он не мог больше ничего видеть, зато отлично чувствовал ее.

Они находились в тени, но все-таки несколько косых лучей солнца пробились сквозь густые листья и принялись ласкать шелковистые всхолмления ее грудей.

И тогда она задвигалась, очень медленно, дюйм за дюймом, и его глаза расширились еще больше. Его руки инстинктивно обхватили ее бедра, стараясь направлять ее движения. Удивительно было, что он мог так изголодаться по ней за столь короткое время. Ведь они совсем недавно занимались любовью и повторяли это много раз, и вот все вернулось на круги своя, и ее легчайшие движения подводили его все ближе и ближе к краю.

И вот она снова задвигалась — и он провалился в бездну. Но, как он понял, и она тоже последовала за ним в этом головокружительном полете, похожем на землетрясение, потому что она вскрикнула, спина ее дугообразно изогнулась, а бедра прекратили свой бешеный танец.

Она оставалась неподвижной, пока он проникал в нее все глубже и глубже, наполняя ее, затопляя ее, как ему казалось, с каждым новым спазмом, сотрясавшим их тела…

Но, когда все было кончено, она улыбнулась и положила голову ему на плечо, перегнувшись вперед, столь же обессиленная, как и он.

Они лежали так некоторое время, слушая пение птиц и блеяние овец где-то в отдалении в холмах. Потом он спросил лениво:

— Ты обещаешь больше никогда не читать мой дневник? Если я начну вести его снова?

— Обещаю, — ответила она, касаясь губами его ключицы, — если ты дашь мне слово, что не станешь больше заходить в мой кабинет. При условии, что мне не захочется показать тебе что-нибудь, что я там прячу.