Жанна Лаваль - Месть венецианки

На втором этаже лестница стала совсем узкой. Они поднимались в башню с узкими бойницами. Снаружи она казалась торжественной, здесь же напоминала сторожевой бастион мрачной средневековой крепости. Наконец они достигли полуоткрытой двери и услышали звуки музыки.

Клаудиа и Рене осторожно заглянули внутрь. В двух высоких креслах сидели мужчина и женщина. Напротив — молодой человек в легком камзоле и пурпурном бархатном берете играл на лютне. Музыка была нежной и убаюкивающей, мастерство исполнителя не вызывало сомнений, а слушатели, казалось, замерли в восхищении, созерцая этого стройного красавца. В музыканте Клаудиа узнала прекрасного живописца и искуснейшего певца Джорджо из Кастельфранко, прозванного за его таланты Джорджоне, то есть Большой Джорджо. Вслед за Римом и Флоренцией, он прославил Республику святого Марка своими великолепными фресками. Славился он и игрой на лютне, а сочиненные им мадригалы служили образцом для поэтов, уже перенявших его манеру и стиль.

Клаудиа невольно окунулась в благозвучное течение музыки, такой чарующей и уносящей в бескрайние дали чудесных грез. Однако ей пришлось покинуть эти дали, когда в мужчине, сидящем напротив Джорджоне, она узнала графа Фоскари. А рядом с ним расположилась… Лукреция Борджиа! Но что она делала здесь? Визит этой дамы никогда не был случайным. Вот и теперь в этом дуэте наверняка какая-то загадка, какой-то злой умысел кого-то из них.

Клаудиа остановила рукой Рене, решившего нарушить уединение этих благородных господ, и прислушалась.

Несколько аккордов лютни — и вот под звуки мелодии Джорджоне запел о любви. На его лице застыла тихая, потаенная печаль.

— Ах, Джорджоне, сегодня вы превзошли самого себя!

Лукреция подошла к певцу и поцеловала его в щеку. Тот учтиво и несколько застенчиво поклонился.

— Вы действительно великолепный мастер, и не только в создании фресок. Весь город только и говорит о ваших талантах, — похвалил музыканта граф.

— Я написал этот мадригал сегодня утром, синьор, — ответил Джорджоне. — Мимо моего окна прошла девушка. Ее красота поразила меня. Я сильно страдал, но чувство мое длилось не больше часа. Когда солнце показалось из-за соседнего палаццо, я совсем забыл о ней думать. И тут понял, что чем сильнее наше чувство, тем оно беззащитнее. Оно так же скоротечно, как красота, которая длится миг, уступая место долгим годам тоски по прошлому. И я подумал, что только божественная красота может держать нас в плену вечно, быть недостижимым идеалом для смертных наших душ. А божественная красота есть Мадонна. Ей я и посвятил эту песню.

Мягкий голос Джорджоне пленял своей неподдельной искренностью. Этот молодой человек определенно был избранником Божьим!

— Что ж, вы правы. Вечность мудрее нас. Она властвует над красотой, превознося одних и не щадя других. Но мы слабы перед нею, поэтому выбираем что-нибудь более надежное, более постоянное. Рассудок спасает наши чувства, охлаждает тягу к недостижимому. Нужно только почаще прислушиваться к нему, и жизнь наградит за это, — улыбнулся Фоскари с видом человека, уже познавшего эти истины.

— Ты слишком рассудительный, Энрико. Я на стороне Джорджоне. Я живу чувством. Поэтому прошу дорогого мастера следующий визит нанести мне, я буду очень польщена. — Она протянула руку, и музыкант учтиво поцеловал ее. — Вы правы, маэстро, надо ценить молодость. Ведь она так коротка!

Джорджоне смутился. Тон Лукреции был даже не намеком, а открытым приглашением в любовники. Граф напряженно молчал, хотя было понятно, что такая любезность по отношению к молодому художнику, любезность, которой даже он, граф, при всех своих стараниях ни разу не был удостоен, — такая любезность уязвляла самолюбие патриция. Но он молчал, ибо это был каприз Лукреции Борджиа. Эта фамилия многих заставляла подавлять в себе истинные чувства и выставлять напоказ лишь льстивую благожелательность.

Вскоре Джорджоне откланялся. Клаудиа и Рене едва успели сбежать вниз и спрятаться за массивным каменным выступом. Когда музыкант прошел, они вернулись на прежнее место.

— Завтра должен прийти ответ от Людовика. Я уверен, что он нуждается в этой встрече не меньше, чем я. — Теперь уже голос Фоскари звучал твердо и решительно. — Король заинтересован в спокойствии на своих землях, а значит, ему нужен надежный правитель. Так что аудиенция обязательно состоится, я и буду дожем!

Фоскари присел в кресло. Он уже видел себя во дворце дожей, повелевающим всей Республикой, пусть под покровительством Людовика.

— Венеция, — продолжал рассуждать он, — самая преуспевающая страна мира. Кто правит ею, тот самый богатый человек на нашей грешной земле. Ты это понимаешь, Лукреция?

— Возможно, ты прав… — уклончиво ответила герцогиня.

Ее сегодняшний наряд был особенно оригинален — еще один образчик утонченного вкуса. Лукреция была одной из тех немногих итальянских дам, которые самолично создавали моду. Сейчас, вместо обычного выреза каре, ее плечи были полностью обнажены. Лиф, рукава и юбка были из плотного бархата, отделанного полосками из тяжелой парчи. Это сочетание легкомысленного «верха» с тяжелым роскошным «низом» создавало впечатление изысканности и простоты.

Лукреция встала за спинкой кресла, на котором сидел Фоскари, и положила руки ему на плечи. Затем склонилась над ним, так что ее длинные золотистые локоны коснулись его щек. Это не могло оставить Фоскари равнодушным. Он повернулся к ней.

— О Лукреция, скоро я стану сказочно богат, у меня будет власть, — заговорил он взволнованно и торопливо. — У меня будет все, кроме одного! В моей короне не будет хватать самого дорогого бриллианта!

Он припал губами к ее плечу, но Лукреция отстранилась.

— И что же это за бриллиант? — с трогательной наивностью спросила она, словно не догадывалась, о чем идет речь.