Людмила Сурская - Проклятая война

Он угрюмо молчал. Больше всего он боялся, что она начнёт плакать. Но она не стала. Колебания терзали её, а слёзы любят определённость. Понял одно, время упущено и здесь сейчас он ничего не добьётся. Большой скандал ему не нужен. Рассудил здраво: на нет и суда нет. Она хватала за рукава, напоминала ему о недавней страсти и романтической влюблённости. Он поморщился- она не Люлю, та никогда не будет довольствоваться половинкой. В этом их характеры похожи. Это война выжала из неё уступку, сохранив боль внутри неё. Эта ж готова на всё, цепляться будет… Люлю права- "матрас". Глядя мимо неё отвечал:- "У страсти и влюблённости короткий век. Любовь- это дар Божий. Ей ни годы, ни невзгоды не страшны, всё переживёт. В семье важна надёжность, уважение, дружба- это очень сильный любовный клей. Тебе девочка не понять". Стараясь справиться с раздражением, приказал собираться и не чудя здесь дуть ей в Москву к родителям. Она бурно начала возражать, прося оставить её при себе. Пыталась при этом всучить ему ребёнка и прильнуть сама. Всё это было ужасно по сути, но ей, видимо, всё это было необходимо. Поэтому он молчал, ничего не отвечал, но продолжал продвигаться к выходу. Рутковского почти трясло: "Кошмар. Она пытается меня пригвоздить и этот гвоздь я всучил ей в руки сам!" Рисовался пытаясь не уронить марку и не замараться… Безумно хотелось курить. Стараясь успокоиться, он вытащил папиросу, помял её но, сообразив, что курить при ребёнке не следует, смял и засунул в карман. Тут же подумал, что похоже этой крохе уже благодаря упорству мамочки досталось по самую макушку. Его спина почти упиралась в дверь. Ещё рывок и он свободен. Теперь уж он точно знал: жизнь предоставляя людям свободу выбора, тем не менее неизбежно ведёт их навстречу судьбе. Его судьбой была армия, Ада и Люлю. Пробуя перехватить инициативу, "воробушек" пыталась рассказать о родах, о том, что Казаков прислал адъютанта с букетом из срезанной герани, сказал, мол, от Рутковского. Пожаловалась, что занята и нет времени заниматься ребёнком, как счастлива его видеть и, как они с дочкой соскучились об нём. Он плохо слушал, соображая, куда его эта безумная связь притянула. Сегодня, уже в мирный день, это виделось всё совершенно в ином цвете. Когда женщина попыталась приложиться к его груди, он точно понял, что ему пора. Ему показалось, что она плохо понимала происходящее. Спросил: не надо ли чего и чем помочь? И получив в ответ щебет: "Приходить папочке почаще". Оставил деньги и выскользнул за дверь. "Ну уж нет, такого уговору не было". Невдалеке стояла всё та же санитарка, подумал: "Наверняка подслушивала, а я так орал. Зато всё!" Облегчённо вздохнув, и сунув в рот папиросу, не в силах дотерпеть до выхода, закурил. Прошёлся до машины. С удовольствием затянулся. Не став докуривать, выкинул окурок, и сев в машину приказал: — Домой! "Здесь тоже всё, как и с войной". В нём была уверенность, что он освободился навсегда от какого бы то ни было влияния её на свою дальнейшую жизнь.

Рутковский катил по запруженным дорогам. На них бурлила жизнь. Они говорили всеми языками мира. Его сердце замирало от этого разноплемённого людского моря с чувством благодарности встречающее их. На многих были отрёпья, полосатые робы, они еле волочили ноги, поддерживая друг друга на ногах, а в глазах и на губах — счастье. В его душе росло чувство гордости. Это его воины дали им счастье и жизнь, узникам фашистских лагерей, людям, которых ожидала смерть или участь бесправных рабов. Люди встречали его машину с песнями и благодарственными плакатами. Этого не забыть никогда. От отпустившего напряжения, свалившихся с плеч проблем, вот этого бурлящего потока чужого счастья он расслабился, на глаза навернулись слёзы… Он простил себе их.

После его ухода, Галя сунула в кроватку ребёнка и подошла к окну, она видела, как он спешно нырнул в машину. Такого раньше не было, покурит, потом уж катит. Она не знала, как к его приходу относиться. Толи как к удаче, толи как к поражению. Накричал, но ведь пришёл. Непонятно почему вновь завёл разговор об отъезде. Второй раз возвращается к этому. В начале беременности требовал, потом смирился, сейчас опять. К ребёнку опять же не сообразишь сразу, как отнёсся. На руки взял, но большой нежности не проявил. Почему пытался забрать себе? Опять непонятно. Да, всё получилось не так, как рассчитывала… Хлопнула дверь, Галя обернулась, вошла санитарка, разыскавшая её и осторожно спросила:

— Ну что Галина, как дела?

Надменно вздёрнула подбородок:

— Как могут быть мои дела? Отлично! Я ему дочь родила!

— Ты себе её родила, дурища, — буркнула женщина. — Все места возле него заняты. Жена, дочь. Для тебя там пустой клеточки нету. Помяни моё слово, не будет он с тобой, и не надейся.

Капризно топнула ногой:

— Она его!

Нянечка собрав грязные пелёнки вздохнула:

— Она только твоя. Его- возле него. Она и внуков подарит и глаза закроет. Твоя ж приблуда. Уворованный у судьбы кусок мяса. Такое мужики забывают… и не такое тоже забывают. У них на свои утехи память короткая. У тебя он первый, а я слава Богу пожила. Породу их кобелиную знаю.

Докторша побелела, но, вогнав ногти в ладони, прошипела:

— Это ещё посмотрим. Раз пришёл, притопает и ещё. Он детей страх, как любит, за ту, свою, жизнь отдаст. Значит, и на эту не надышится. Покрутится, поскучает и появится вновь. Куда ему деваться, его совесть заест. Он такой. Когда весы качаются туда сюда, не известно какая чаша перевесит.

— Коль будет качаться, то всё возможно, а если нет, отрубит. Что тогда?

Она стрельнула по упрямой бабе уничтожающим взглядом и высокомерно объявила:

— А будет артачиться… у меня есть чем скрутить его в бараний рог.

Женщина перевязала платок и вздохнула:

— Тебе, конечно, виднее, только мужики и по пять бросают и ничего нигде не ест у них и не болит. Собственное удовольствие с ребёнком и сталобыть с ответственностью в их башках в одно не сливаются. Да и не шибко боязливые они в этом плане. Пужают их, пужают, а они всё своё… К тому же, мир не война, им сейчас с моралью-то гайки враз под самое дыхло закрутят. Так что, чтобы сохранить лицо, он тут же наступит на горло собственной песне, если она там у него и была. В чём я тоже сомневаюсь. Кончилось твоё время, надобность в "матрасе" отпала. Перемудрила ты, по-моему, с ребёнком-то. Полагаю, прикатил, чтоб положить конец тому, что мешает ему и доставляет неприятности семье.

"Что, что?" Галина онемела. Ей впервые, довелось услышать "матрас", "приблуда" и не где-то там за спиной, а прямо в глаза. Какая — то там неуч санитарка осмелилась дерзить. Она ей сейчас покажет.

— Заткнись, чего бы понимала… Пошла прочь, — топнула она ножкой в красивой трофейной туфле.