Дафна дю Морье - Дом на берегу

Едва мы сели в машину, Денч спросил, нельзя ли проехать по тому отрезку дороги, где Магнус шел в пятницу вечером. Я провез их по дороге на Стоунибридж, мимо Триверрана, до самых ворот в изгороди на вершине холма. Оттуда я показал им на туннель внизу.

— Необъяснимо, — прошептал Денч, — совершенно необъяснимо. Да еще в темноте. Знаете, мне это совсем не нравится.

— Что вы хотите сказать? — спросил я.

— Только то, что если даже мне вся эта история кажется полным абсурдом, то коронеру и присяжным — тем более. Можно не сомневаться, что они заподозрят неладное.

— Что, например?

— Что по каким-то причинам ему было просто необходимо оказаться возле этого туннеля. И только выяснив эти причины, можно понять, что произошло на самом деле.

— Я не согласен, — сказал Уиллис. — Как вы сами только что заметили, было темно, во всяком случае достаточно темно. Так что ни туннеля, ни самой железной дороги увидеть отсюда было нельзя. Я полагаю, он решил спуститься в долину, возможно, чтобы взглянуть на ферму с другой стороны, но когда он дошел до края поля, то обнаружил, что виадук закрывает ему обзор. Тогда он взобрался на насыпь, чтобы понять характер местности, и тут его сбило поездом.

— Теоретически это возможно. Но что за странная фантазия!

— Странная, да — для юриста, привыкшего взвешивать все за и против, — сказал Уиллис, — но не для профессора Лейна. Он был прирожденный исследователь в полном смысле этого слова.

Благополучно высадив их возле полицейского участка, я поехал домой. Домой… Это слово наполнилось теперь новым смыслом. Отныне это был мой дом. Он принадлежал мне, как прежде принадлежал Магнусу. Напряжение, в котором я пребывал весь день, несколько спало, гнетущая тоска начала затихать. Магнус умер. Я никогда больше не увижу его, никогда не услышу его голоса, не смогу наслаждаться его обществом, да просто знать, что он есть; но нить, которая нас связывала, никогда не оборвется: его дом стал моим. И потому он по-прежнему со мной. И я не один.

Перед тем как спуститься к Лостуитиелу, я проехал мимо входа в Боконнок, который в то, другое, время именовался Бокенодом, и подумал о злополучном сэре Джоне Карминоу: уже пораженный вирусом оспы, он проезжал здесь на лошади рядом с неуклюжей повозкой Джоанны Шампернун ветреным октябрьским вечером 1331 года, чтобы месяц спустя умереть, едва успев насладиться — что такое неполных семь месяцев! — своим положением смотрителя Рестормельского и Тримертонского замков. Проехав Лостуитиел, я свернул на тризмиллскую дорогу, чтобы получше рассмотреть фермы, находившиеся по ту сторону железнодорожных путей. Ферма Стрикстентон располагалась слева от узкой дороги: насколько я мог разглядеть из машины, ферма была довольно старая и, как непременно указали бы в рекламной брошюре для туристов, «живописная». Примыкавший к ферме выгон плавно спускался к лесу.

Проехав ферму, я остановился, вышел из машины и посмотрел на железную дорогу, которая проходила по противоположной от меня стороне долины. Я отчетливо видел туннель, затем из него появился состав — точно опасная желтоголовая змея он прополз под Триверранской фермой и исчез за склоном. Товарный состав, убивший Магнуса, шел с другой стороны, снизу: одолев подъем, он выскочил наверх и тут же скрылся в туннеле, словно испуганная ящерица; а ничего не видевший и не слышавший Магнус карабкался в это время, уже умирая, к хижине над железнодорожным полотном. Я снова сел за руль и поехал вниз по извилистой дороге; слева я заметил поворот, который, как мне казалось, должен был вести мимо фермы Колуит на дно долины, туда, где когда-то протекал ручей. В прежние времена, еще до того как железнодорожный путь разрезал землю, через долину, вероятно, проходила дорога, соединявшая Большой Триверран с его меньшим соседом, Малым Триверраном. В принципе любая из этих ферм могла быть Триджестом, родовым гнездом Карминоу.

Я спустился к Тризмиллу, затем поднялся по холму в Тайуордрет, где была телефонная будка. Я набрал номер Килмарта, и Вита сняла трубку.

— Дорогая, — сказал я, — по-моему, не очень-то вежливо бросить Денча и Уиллиса одних в Лискерде. Думаю, мне лучше подождать, пока они закончат свои дела с полицией, а потом поужинать вместе с ними.

— Ну ладно, — сказала она, — раз нужно, значит, нужно… Только не возвращайся слишком поздно. Совсем ни к чему ждать отправления поезда.

— Да, наверное. Все зависит от того, как долго их продержат в участке.

— Хорошо. Когда приедешь, тогда и приедешь.

Я повесил трубку и вернулся к машине. Я снова проехал мимо Тризмилла, затем вверх по извилистой дороге, но на сей раз свернул у поворота на Колуит. Как я и предполагал, грунтовая дорога не заканчивалась у фермы, а шла дальше, все круче и круче вниз, постепенно делаясь менее отчетливой и наконец вовсе терялась в небольшой луже воды у подножья холма. Слева за решетчатой загородкой виднелся узкий проход в Малый Триверран. Самих построек видно не было, зато стоял щит с надписью: «В. П. Келли. Плотник». Я проехал по луже и поставил машину так, чтобы ее не было видно с дороги — у кромки поля, под деревьями, всего в нескольких сотнях ярдов от железной дороги.

Я посмотрел на часы. Было только начало шестого. Я открыл багажник и взял трость, которую, перед тем как показать ее Джону Уиллису, я заправил остатками препарата из пузырька А.

Шел снег. Мягкие хлопья падали мне на голову, на руки, и окружавший меня мир внезапно сделался белым: ни сочной зеленой летней травы, ни выстроившихся в ряд деревьев… А снег все шел и шел, скрывая очертания холмов. Нигде поблизости не было фермерских построек — ничего, кроме черной реки, шириной в том месте, где я стоял, футов двадцать, да снежных сугробов, выросших по обоим берегам лишь для того, чтобы, просев под тяжестью собственного веса, сползти в реку и оставить после себя мокрую черную землю. Стоял страшный холод — не тот стремительный, бодрящий холодок, который ощущается в горах, а промозглый сырой холод низины, куда не проникает ни зимнее солнце, ни свежий ветер. Но тягостнее всего была тишина: река катила передо мной свои воды без единого звука, а низкорослые ивы и ветвистая ольха выстроились вдоль берегов, как немые с протянутыми руками, — бесформенные, неузнаваемые из-за снега на сучьях. И все время, не переставая, с затянутого белой пеленой неба, сливавшегося с белой припорошенной землей, падали снежные хлопья.

Принимая препарат, я до сих пор всегда сохранял ясность мысли, сейчас же мое сознание было притуплено, замутнено; я думал, что окажусь в обстановке, напоминающей тот осенний день, события и образы которого были еще свежи во мне с предыдущего раза, — тот день, когда утопили Бодругана и Роджер нес его на руках, мокрого, бездыханного, навстречу Изольде. Сейчас я был один, без проводника; и лишь поток, бесшумно струящийся у моих ног, указывал на то, что я нахожусь в долине.