Елена Арсеньева - Коронованная распутница

То-то и оно…

Было от чего задрожать, было от чего подогнуться ногам!

Впрочем, потрясение Виллима сделалось сильнее, ибо он знал, кто оставил на стене темницы эту надпись.

Это была несчастная Марья Гаментова, то бишь Гамильтон. Та самая злосчастная государева любовница, которая вытравила плод…

Виллим тяжело вздохнул, вспомнив ночь, которую провел с этой красавицей. Оба поддались порыву. Виллим хотел таким приятным способом отвязаться от бедняжки Розмари, которая непонятным образом обнаружилась при дворе, пристроилась там в служанках у Марьи и иногда надоедала ему своим безмолвным, укоряющим обожанием, вот Виллим и решил показать ей, как сильно она ему осточертела, показать, что она ничего не значит для него. Марья же хотела пробудить ревность у Ивана Орлова. Оба они не преуспели: Розмари и Иван словно бы даже не заметили этой связи, она осталась столь же нежной, безответной, влюбленной, он – столь же равнодушным и жестоким.

Но хотя для Виллима эта связь в самом деле ничего не значила, он не мог не вспоминать кончину своей мимолетной любовницы с содроганием и волей-неволей задумался о том, что из ее камеры он пойдет ее же путем.

Надобно сказать, что, к сожалению, Марья беременела не впервой и не впервой избавлялась от детей. Правда, прежде ей удавалось вовремя вытравить плод. Лекарства она брала у лекарей государева двора, причем сказывала им, что страдает от запору. Конечно, страдания она терпела невыносимые, и за ней, любя ее за доброту, ходили в это время горничные Варвара с Катериною, да еще Анна Крамер. На их молчаливость можно было рассчитывать: во-первых, узнай кто об их сообщничестве в таком богопротивном, хотя и вполне обиходном деле, самим не поздоровилось бы, а во-вторых, Марья покупала их преданность разными мелкими украшеньями, жемчугом да золотишком… Надо, опять же к прискорбию, заявить, что в ход шли не только подарки государя, но и кое-какие мелочи, которые она украдкой заимствовала (безвозвратно) в свое пользование из ларчиков и шкатулок императрицы…

Но вернемся к незаконным детям, которых в те времена рождалось довольно-таки много. Столь много, что женщины жестоко травили себя, дабы вызвать выкидыш, а когда это не удавалось, убивали младенцев. Пытаясь предотвратить такое повреждение общественных нравов, Петр 4 ноября 1715 года издал следующий указ: «В Москве и других городах при церквах, у которых пристойно, при оградах сделать гошпитали, в Москве мазанки, а в других городах деревянные, и избрать искусных жен для сохранения зазорных младенцев, которых жены и девки рождают беззаконно и стыда ради отметывают в разные места, от чего оные младенцы безгодно помирают, а иные от тех же, кои рождают, и умерщвляются. И для того объявить указ, чтобы таких младенцев в непристойные места не приметывали, но приносили бы к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно, через какое закрытие, дабы приносящих лица не видно было. А ежели такие незаконнорождающие явятся в умерщвлении тех младенцев, и оные за такие злодейственные дела сами казнены будут смертью; и те гошпитали построить и кормить из губерний из неокладных прибылых доходов, а именно давать приставленным женщинам на год денег по три рубли да хлеба по полуосмине на месяц, а младенцам по три деньги на день».

Указ этот народом был встречен хоть внешне и покорно, но с внутренним сопротивлением, что в нем Петр пошел против векового народного презрения против «зазорных младенцев». Прежде они оставались без всякого призору, умерщвлялись родителями, умирали от голода и холода, заброшенные в непристойные места, либо их подбрасывали другим людям, при которых ребенок, если выживал и вырастал, становился рабом из-за самого этого клейма – незаконнорожденный. Теперь у несчастных младенцев появилась возможность выжить, коли на то будет воля родивших их женщин… Конечно, Марья Гамильтон знала об этом, но стыд мучил ее, стыд и страх навеки лишиться имени честной девушки (конечно, она понимала, что уже давно утратила право на это имя, но одно дело то, что мы сами о себе знаем, а другое то, что о нас говорят). Кто знает, будь у нее возможность втайне родить, она бы сделала это, но не удалось… А оттого решилась она сделаться преступницей.

Да не только потому решилась Марья на такое, что боялась позору от рождения «зазорного» младенца. Она страшно боялась, что Иван Орлов бросит ее. Ей приходилось всячески изворачиваться и обихаживать своего любовника, чтобы он не изменял ей с другими красотками. Готовых было множество, и в их числе находилась Авдотья Чернышова, которую сам Петр называл бой-бабой за лихость нрава и поступков, которая тоже пользовалась его расположением и от которой он даже подцепил дурную болезнь… Болезнь та, само собой, принялась кочевать по всему двору, передаваясь от одного любострастника к другому самым естественным путем и способом.

Марья про это знала и ненавидела Авдотью всем своим существом. Она бы душу заложила, чтобы Иван навсегда отказался от этой разбитной бабенки, но любовник изменял ей… И Марье, которая была беременна, у которой постоянно с души воротило от всего на свете, от этих шашней Ивана с Авдотьей делалось вовсе тошнехонько, уж лучше бы и вовсе не жить. Она страдала и мучилась, гонялась за Иваном, выслеживала их встречи с Авдотьей, скандалила с той и даже драла ее за волосы (впрочем, соперница ее в долгу не оставалась). Как-то незаметно Марья пропустила сроки, во время которых можно было вытравить дитя, и теперь каждый день приближал ее к позорным родам. Утягивалась она сверх всякой меры, этим только и могла обмануть окружающих, а мужчин к себе в эту пору не подпускала. На ее счастье, Петр уехал в Ревель, забрав с собою тех своих денщиков, которые раньше пользовались милостями Марьи. Орлов уехал тоже. Сама она поселилась в летнем домике, заперлась в своих комнатках, сказалась больною и никого к себе не допускала. Марья так искусно скрывала свое положение, что даже ближайшие ее прислужницы долгое время ни о чем не подозревали. Самая приметливая из них, Анна Крамер, в ту пору за особенное усердие – и при протекции самого Александра Даниловича Меншикова – была переведена в штат Катерины Алексеевны. С тех пор при Марье осталась добродушная, но небрежная Катерина Терновская, которая была немало ошарашена, когда ее госпожа вдруг принялась громко стонать, распустила все пояса и утяжки, которые стягивали ее живот. Служанка поняла, что они присутствует при начинающихся родах.

– Что ж ты, Марья Даниловна, сделала?! – в ужасе вскричала Катерина Терновская.

– Да я и сама не знаю, что делать, – отвечала та потерянно.

Между тем ребенок родился. Марья схватила его и придушила, не обращая внимания на плач Катерины, которая знай причитала: