Елена Арсеньева - Коронованная распутница

Розмари и в голову не приходило, что опыт и чувственность имеют значение для мужчин не меньшее, чем невинность… А пожалуй, что и большее, если речь идет о любовной интрижке, а не о браке.

Однако ей предстояло удивиться этому открытию.

Что и говорить, Виллим был удивлен не меньше, когда эта девочка, в которой он видел почти сестру, вдруг упала перед ним на колени и принялась робко лепетать о том, как любит его, умоляет не отсылать снова в Москву, а оставить при себе!

Виллим, надо сказать, удивился не столько тому, что женщина кинулась ему в ноги (такого он навидался немало, хотя и сам всегда был готов преклонить колена перед красавицей, которой добивался), сколько тому, что Розмари его желает. Он, конечно, знал, что девочка любит его… Ну а кто, скажите на милость, его не любил? Но чтобы возмечтать принадлежать ему?! Этакая нелепость! Как всякая девственница, она, конечно, желает, чтобы он женился на ней?

Еще больше он был изумлен, когда оказалось, что Розмари об этом не мечтала. Да и слова «принадлежать ему» не совсем точны. Виллим поздновато – уже сдавшись на мольбы Розмари (нет, ну он не был столь жесток, чтобы женщина попусту молила о милостях, к тому же обладал исключительно пылкой натурой, которая должным образом отвечала на любой призыв существа противоположного пола) – сообразил, что она не столько мечтала сама принадлежать ему, сколько желала сделать его своей принадлежностью. Не претендуя на звание жены, она хотела обладать им всегда, постоянно… Однако она, бедняжка, была слишком незначительна как в жизни, так и в постели, с ней Виллим мог бы только справлять плотскую нужду, а он искренне полагал, что слово «любострастие» слишком прекрасно, чтобы быть заменяемо каким-то другим. Конечно, лучше, когда между двумя людьми ощущается и то, и другое – и нежная любовь, и пылкая страсть, в самом крайнем случае хватит и чего-то одного, однако к Розмари он не ощущал вообще ничего и поэтому выбрался из ее постели лишь с легким ощущением неловкости, от души надеясь, что девушка разобидится и уберется из столицы в замшелую Москву.

Да и в самом деле – что ей тут оставаться? Поручение обеих сестриц, Анны и Матроны, она выполнила, ну и все, ну и пусть проваливает!

Однако Розмари никуда не собиралась «проваливать». К изумлению Виллима, она внезапно оказалась зачислена в штат дворцовой прислуги, более того – попала в число горничных Марьи Гаментовой, красавицы, на которую Виллим положил глаз. На вопрос, зачем ей сдалась какая-то девчонка, простодушная и добродушная Марьюшка ответила, что Анне Крамер оказал протекцию князь Александр Данилович Меншиков – якобы за услугу, ею оказанную, ну и не могла же Марья спорить со светлейшим, верно?

Виллим только тупо кивнул, размышляя о том, почему Розмари вдруг решила отказаться от привычного имени. О том, какова была оказанная ею услуга, угадать не стоило труда: дело ясное, подстелилась девка под светлейшего! Он как раз в тех летах, когда свежесть и наивность очень даже по нраву. Небось Розмари – то есть теперь Анна! – могла оказаться достаточно хитра и не токмо наивность, но даже невинность изобразила…

Анхен, конечно, была изумлена, когда покорная, послушная, безответная Розмари не вернулась, а потом пришло от Виллима известие: девчонка, мол, прижилась при дворе. Мелькнула было надежда, что приемыш таким образом надеется похлопотать за хозяйку и благодетельницу, восстановить утраченное ею положение. Конечно, в бескорыстие Анна Монс не верила, полагала, что Розмари и за себя радеет: все же лучше не у опальной государевой любовницы жить и служить, а у обожаемой им фаворитки!

Однако о Розмари не было ни слуху ни духу, а Виллим не желал взять на себя труд усовещивать беглянку: боялся, что снова привяжется, да ну ее!

Ему было невдомек, что Розмари, вернув себе прежнее имя, окончательно отрешилась от прошлого. Она еще долго лелеяла мечты завладеть Виллимом, однако вскоре после того, как чуть не на ее глазах, не особо даже таясь от всего двора, он завел шашни с Марьей Гаментовой, ее новой госпожой, Розмари возненавидела новую свою хозяйку так же, как ненавидела прежнюю.

Тем временем хлопоты Анхен насчет наследства возымели-таки успех. Ради этого она даже сорвалась, съездила в Курляндию и Пруссию и добилась-таки своего, получила деньги Кейзерлинга!

Однако Анхен порадовалась этому лишь вскользь, потому что и голова, и сердце ее были заняты другим – пылкой любовью к молодому шведскому капитану фон Миллеру.

Он был из тех пленных шведов, которых взяли в плен под Лесной и привезли затем на жительство в Москву. Фон Миллер поселился в Иноземной слободе – и несколько перезрелая красавица Анхен задумала новую авантюру: решила непременно выйти за него замуж. Для усиления воздействия своей красоты, на которую все более разрушительное воздействие оказывало неумолимое время, она не скупилась на подарки возлюбленному – дарила ему камзолы, шитые золотом и серебром, серебряную посуду, ну и деньги, деньги, деньги…

Эта любовь поглотила ее настолько, что, внезапно заболев и ощутив приближение смерти, Анхен почти все свои богатства завещала возлюбленному капитану. А богатства, между прочим, остались немалые: только драгоценностей в ее шкатулках хранилось почти на шесть тысяч рублей – сумма по тем временам огромная!

Повезло капитану, что он вызвал к себе такую любовь! Впрочем, сам фон Миллер, человек циничный и безочарованный, втихомолку думал, что повезло ему как раз в том, что у Анхен, наконец, появилась достойная противница – по имени Смерть – и успешно разрушила ее последнюю брачную авантюру.

– А письмо-то подметное прямиком попало к Ушакову, минуя письмоводителей, – видать, тот, кто его послал, знал, что у господина Монса доброжелатели и в Тайной канцелярии есть, – выговорила Анна, скрипнув зубами от боли.

Она лежала на животе – на спине не могла. Нежное седалище ее, грубо исхлестанное Петром, являло столь ужасную картину, что пришлось прикрыть его мокрой тряпицею. Однако место сие так и горело, поэтому тряпица мгновенно высыхала, так что Катерине пришлось взять на себя труд чуть не ежеминутно смачивать ее в лохани, выкручивать – и вновь накладывать на вспухшие, багровые ягодицы. Конечно, сие гораздо более пристало бы делать не императрице, а служанке, однако горничная девка была отослана за дверь со строжайшим приказом следить, не подкрадется ли кто, а также не подслушивать самой. То, что рассказывала Анна, не было предназначено для ушей посторонних… Катерине невдомек было, что о случившемся знают уже вообще все, весь двор, потому что император не дал себе труд сохранить в тайне то, что стало ему ведомо: его жена состоит в преступной связи со своим камергером, причем давно, а нынче будет у них свидание у бабки Татьянихи, там-то и там-то, в такую-то и такую-то пору, и коли государь желает самолично увидать, сколь бесстыдно ему наставляют рога, то ему нужно всего-навсего ворваться в старухин подвал.