Эльза Вернер - Архистратиг Михаил

Роденберг закрыл за собой дверь и, подойдя к Клермону, сурово произнес:

— Господин Клермон, мне едва ли нужно объяснять причину своего появления у вас. Надеюсь, вы избавите меня от всяких уверток, и тогда мы в несколько минут докончим со всеми делами.

Клермон побледнел как смерть, но все же сделал попытку прикинуться непонимающим.

— О чем вы говорите, капитан? — как ни в чем не бывало спросил он.

— Вы не понимаете? Ну, тогда мне придется говорить яснее! Я желаю получить от вас бумаги, украденные из письменного стола генерала Штейнрюка. Нет, уж, пожалуйста, выньте руку из-за пазухи! У меня тоже есть револьвер, стреляю я наверняка лучше вас, да и вам, думаю, слишком нежелательно, чтобы выстрелы вообще были произведены. Станция близко, наводнена войсками, и убежать будет невозможно. Вам остается только покориться!

Клермон опустил руку, но сделал еще попытку отвоевать столь важные для него документы.

— А если я не покорюсь? — спросил он.

— Тогда последствия всей тяжестью обрушатся на вас! Война объявлена, а по законам военного времени со шпионами управляются одним духом. Стоит мне сказать одно только слово, и вы погибнете!

— Но вы не скажете этого слова! Ведь тогда заговорю и я, а мои признания придутся очень не по вкусу одному из ваших военачальников!

Угроза попала в самое больное место, но Михаил с редким присутствием духа сумел отпарировать выпад.

— Ошибаетесь! — холодно отозвался он. — Граф Рауль Штейнрюк прибыл сюда со мной, преследуя вас по пятам, и ему легко простят минуту растерянности. Однако довольно бесполезных слов! Если вы сейчас же не подчинитесь добром, я выстрелю и созову этим весь дом!

Михаил стоял с револьвером в руке, не сводя взора с противника, и тот понял, что его игра проиграна. Клермон видел, что бессмысленно вступать в борьбу с Роденбергом, а последнее оружие шпиона — сообщничество Рауля — было выбито из его рук. Клермон и в самом деле поверил, что Рауль навел капитана на его след, и после минуты колебания медленно достал документы, спрятанные на груди, и подал их Михаилу. Роденберг взял пакет, не опуская револьвера, и затем сказал:

— Отойдите к окну! Я проверю, остался ли пакет нетронутым!

Клермон повиновался и отошел к окну, куда Элоиза скрылась с первого момента. Михаил вскрыл конверт, носивший следы распечатывания, достал оттуда несколько порознь запечатанных документов и тщательно осмотрел печати: они остались целыми, а следовательно, документы, о назначении которых свидетельствовали надписи на конвертах, не были прочитаны шпионом.

Тем временем Анри шепнул что-то сестре; вслед за этим она робко подошла к Михаилу и промолвила:

— Капитан Роденберг, мы — в ваших руках...

Эти слова прозвучали сдержанной тревогой и мольбой, но из глаз молодой женщины сверкнул тот самый завораживающий луч, который немало мужчин завлек в силки хитрой авантюристки. Однако здесь он не произвел ни малейшего действия.

— Дорога к вокзалу открыта вам и вашему брату! — с ледяной холодностью ответил Михаил. — Я не ставлю никаких препятствий вашему отъезду и надеюсь только, что в будущем вы осчастливите своей благородной деятельностью другую страну!

Элоиза вздрогнула, словно ее ударили хлыстом: ничто не могло быть оскорбительнее этого бесконечно презрительного тона.

Когда Роденберг спустился по лестнице, он увидел поджидавшего его отца Валентина.

— Михаил, ради Бога, что все это значит? Графиня Герта в ужасе, да и я тоже... Но мы не решились последовать за тобой!

— Успокойте Герту, скажите, что я сейчас вернусь! Теперь мне надо завершить еще одно маленькое дело, и через пять минут я буду у нее.

Михаил кинул эти слова на ходу и поспешил в общую комнату, где все еще сидел Рауль. Граф сидел у стола, тяжело опустив голову на руки, в позе полнейшего отчаяния. Он видел, что пришел капитан, но это не нарушило его безжизненного оцепенения.

— Опасность устранена! — сказал Михаил. — Клермон и его сестра каким-то чудом задержались в пути и оказались здесь же, в гостинице. Я добился выдачи похищенного, и мне кажется, за их молчание можно поручиться. Люди не рассказывают всему свету о несбывшихся планах, в которых сами они сыграли позорную роль, мы же со своей стороны тоже будем хранить молчание. К сожалению, у нас есть основание щадить вас, охраняя честь имени Штейнрюк. Честь этого имени спасена, и ничто не мешает вам вернуться домой, граф Рауль. Я сейчас же пошлю дедушке телеграмму, а завтра утром лично отвезу ему пропажу. Вот то, что я хотел сказать вам.

Рауль молча выслушал это сообщение, снимавшее огромную тяжесть с его совести, но зловещее, мертвенное оцепенение не оставило его. Казалось, он хотел сказать что-то, быть может, поблагодарить Михаила, но ледяное презрение во взоре последнего смыкало ему уста. Сказанное им слово «дедушка» звучало победным кличем... Ну, конечно! Граф Михаил Штейнрюк обрел наконец внука, бывшего плотью от плоти и кровью от крови его, и теперь, после этого подвига, наверное, широко откроет объятия внуку...

Когда Роденберг вышел, граф Рауль тоже покинул комнату. Остановившись у дверей, он в мучительном раздумье схватился за голову, но сейчас же пугливо отступил в тень, услышав шум шагов людей, выходивших из дома. Он узнал обе фигуры, проскользнувшие мимо него по направлению к вокзалу, но ни единым движением не выдал своего присутствия. Близость женщины, еще недавно зажигавшей пожар страсти во всем его существе, теперь не произвела на него никакого впечатления. Он знал, что она навсегда уходила от него, но не чувствовал при этом даже скорби. В нем все было мертво, пусто!

Вдруг из открытого окна над его головой послышался голос, который он слышал всего несколько минут тому назад. Только теперь этот голос был полон трепетной нежности.

— Герта, любимая моя, прости, что я так стремительно покинул тебя, но я должен был сначала отвоевать свое право на прощальный час! Теперь я могу остаться с тобой, не нарушая долга... Только не надо слез — ведь мы вместе!

В ответ послышался другой голос; он тоже был хорошо знаком графу Раулю, но ему никогда не приходилось слышать в нем ту бесконечную любовь, которой он был полон теперь.

— Нет, Михаил, ты не увидишь слез! Я буду думать теперь только о том, что ты со мной, а разве это — не счастье?

Неужели это была и в самом деле Герта? Да, она научилась любить, и человек, бывший когда-то ее женихом, понял теперь, чем он пожертвовал. Его мощно потянуло подальше от счастливцев. Бесцельно и бездумно двинулся он вперед, во тьму, следуя течению реки до тех пор, пока какая-то стена не преградила ему дороги. Это были устои моста, по которому бежал поезд. В этом месте река особенно бурлила и шумела, стесненная в своем течении.