Кэтрин Коултер - Песнь земли

Грейлам некоторое время молчал.

— Я знаю, как вы с Вальтером ненавидите друг друга, — сказал он наконец. — Это всем известно. К тому же я слышал, что на южных границах Сент-Эрта недавно спалили урожай и убили крестьян. Но у тебя ведь нет доказательств, что за этим стоит Вальтер?

Дайнуолду невольно пришлось согласиться, поэтому он очень удивился, когда Грейлам вдруг сказал:

— Я решил убрать де Грассе. Я больше не потерплю междоусобиц. Если мы выясним, что это его рук дело, я сам убью сэра Вальтера. А теперь, мой друг, прикажи подать моего вина: я уверен, что ты где-нибудь прячешь его.

— Нортберт, принеси вина! — насмешливо посмотрев на Грейлама, крикнул Дайнуолд.

Конечно, это был не божественный аквитанский напиток, но и не уксус — слуга налил гостю вина из единственной имевшейся в замке бочки, которую привезли из Бенедиктинского аббатства, что под Пенрином…

Уже под утро Дайнуолд вошел в маленькую комнату управляющего, довольно трезвый, потому что не любил вина, и улыбнулся, увидев возвышение на узкой кровати.

Он бесшумно приблизился, опустился на колени и, поставив зажженную свечу на пол, осторожно поднял одеяло.

Филиппа спала обнаженной. Она лежала на боку спиной к нему, согнув одну ногу; поза девушки позволяла Дайнуолду видеть всю красоту ее великолепного женственного тела. Он проглотил подступивший к горлу комок и решил не ждать другого момента: непокорная мужская плоть все сильнее давала о себе знать. Дайнуолд легко коснулся кончиками пальцев внутренней поверхности бедра Филиппы, затем медленно, очень медленно повел руку вверх, пока не ощутил влажную теплоту. Судорожно вздохнув, он принялся осторожно ласкать Филиппу, представляя себе, как было бы приятно ощутить ее тугую плоть вокруг своего мужского орудия, напряженного уже настолько, что Дайнуолд опасался за целость брюк. Его ласка стала смелее; он наклонился и поцеловал девушку в бедро. Филиппа застонала и вздрогнула…

Дайнуолд резко отстранился и попытался унять взволнованное дыхание. Поднявшись, он сорвал с себя одежду и лег рядом с Филиппой, прижимаясь набухшей плотью к ее ягодицам. Он погладил девушку по животу, затем вновь нашел среди мягких завитков волос ее женский тайник и, глухо застонав, принялся исследовать его. Когда ее бедра дернулись и у нее из груди вырвался стон, Дайнуолд повернул Филиппу на спину и осторожно накрыл своим телом.

Филиппа хныкнула со сна, открыла глаза и, увидев над собой лицо, очертания которого скрывала тень, взвизгнула.

Дайнуолд чертыхнулся, наклонил голову и поцеловал ее в губы. Затем, не отрывая рта, на мгновение придавил Филиппу всем телом и приподнялся на локтях.

Потом отпрянул назад, сел на колени и, не сводя с нее глаз, раздвинул ей ноги.

— Ты заставляешь меня совращать тебя, — тихо сказал он прерывающимся от волнения голосом. — Ты ведьма, сирена, ты околдовываешь меня, выжимаешь все соки и заставляешь чувствовать то, что я не хочу чувствовать.

Сознание Филиппы наконец прояснилось, до нее дошел смысл его слов, и она рассвирепела:

— Я заставляю тебя совращать меня? А как насчет россказней твоей бабки про глубокую весну? И всей этой религиозной чепухи об обновлении, свете и тьме? Ты же сам говорил мне, что я должна наполниться и возродить тебя и… Я в своей собственной постели, ты, бесчувственное животное! Это ты ищешь случая обесчестить меня! Это ты заставляешь меня испытывать чувства, которые я не хочу испытывать. Это ты хочешь осквернить меня — пленницу, которая не смеет подать голоса, несчастную жертву, у которой нет даже одежды!

— Такого бреда я давно не слышал. Это ты-то не смеешь подать голоса? Да от твоей болтовни некуда деваться. У тебя рот не закрывается ни на минуту. Корчишь из себя святую, а на самом деле ты просто по недоразумению уцелевшая девственница! По воле каких злых сил ты попала ко мне? Или, может, Бог послал тебя мне в наказание?..

Он не успел договорить: Филиппа, густо покраснев, сжала кулаки и со всей силы толкнула его в грудь.

Покачнувшись, Дайнуолд прорычал еще с полдюжины ругательств и свалился с кровати на каменный пол, но не выпустил Филиппу из объятий, и она полетела прямо на него. Он попытался подняться, с размаху стукнулся головой о ее голову, резко откинулся назад и с глухим звуком ударился затылком о ножку стола.

Голова Дайнуолда дернулась на каменном полу, и он затих. Филиппа на мгновение похолодела, не сразу сообразив, что произошло, потом ее охватил такой страх, что она спрыгнула с Дайнуолда и приложила ладони к его груди. Сердце билось медленно и ровно. Она придвинула свечу поближе и осмотрела его голову. На левом виске вздувалась огромная шишка. Что ж, самовлюбленному развратнику это послужит уроком. Он решил взять ее во сне, чтобы она не смогла сопротивляться, да еще посмел обвинить в том, что она обольщает его! Филиппе захотелось стукнуть его еще раз, но она удержалась. Вместо этого она, скрестив ноги, села на каменный пол и положила голову Дайнуолда себе на колени. Прислонившись спиной к кровати, Филиппа ласково погладила его лоб. Она улыбнулась и положила руку Дайнуолду на живот, затем медленно провела по рельефно очерченным мышцам, позволив своим пальцам проникнуть в густую поросль темных волос внизу.

— Ты, упрямый негодяй, — тихо сказала она. — Что мне с тобой делать?

Он не отвечал и не шевелился. Девушка нежно спела ему французскую балладу, которой научила ее мать, когда Филиппе было четыре года. Потом умолкла и вздохнула. Намного важнее, что он с ней сделает. Она представила, какие колкости на нее посыплются, если Дайнуолд притворяется. А если нет, то он сможет догадаться, чем она занималась, пока он лежал без сознания. Филиппа заставила себя убрать руку.

— Девка, твой голос звучит, как мокрая тряпка, которой шлепают по бокам спящую лошадь.

— А, ты очнулся, — равнодушно проговорила она. — Один менестрель, который забрел в Бошам в прошлом году, сказал моим родителям, что у меня нежный, серебристый голос, как у голубки.

— Нежный, как у голубки? Этот парень врет еще наглее, чем Круки. — Дайнуолд умолк и погрузился в задумчивость, ибо наконец заметил, что голова его лежит у Филиппы на коленях, и если он повернет лицо, то сможет коснуться губами ее бархатистой кожи. Нет, он не должен этого делать; ему не нужна подачка за собственную слабость, пусть даже такая чудесная. И все же он повернулся…

Филиппа с шумом втянула воздух и оттолкнула Дайнуолда. Он застонал, и ей сразу стало жалко его. — Угомонись, не то набьешь еще одну шишку, — притворно суровым тоном сказала она.

Он снова застонал, на этот раз более артистично, и Филиппа сжала зубы, чтобы не рассмеяться.