Ханна Хауэлл - Если он грешен

— Подозреваю, что они каким-то образом оказались у Чарлза. А без этих бумаг доказать мои права на собственность будет сложно. Одного моего слова, конечно же, недостаточно.

— Вполне возможно. Хотя мне кажется, что твои притязания могут подтвердить родственники. — Эштон снова принялся изучать документы. — Кроме того, ты являешься хозяйкой нескольких весьма приличных поместий. Кто ими сейчас занимается?

— Понятия не имею. Я даже не знала об их существовании, хотя по завещанию матери они все перешли ко мне. Два поместья были отданы ей в приданое, а остальные приобрел мой отец. Она также оставила довольно крупные суммы Клариссе и Чарлзу, хотя те относились к ней ужасно.

— Нам надо поговорить с Чарлзом, — сказал Аргус. — Разговор будет задушевным и долгим. А потом мне бы хотелось поехать в поместье Джорджа, то есть нового маркиза, и поговорить по душам с ним. Я не позволю, чтобы старину Джонса лишили заслуженной пенсии. Джонсы служили нашей семье поколениями. Джонсы и Пью. Этот вопрос необходимо уладить. Причем как можно быстрее.

— Да, конечно, — согласилась Пенелопа. — Этот Джордж — самодовольный выскочка, и нельзя позволять ему нарушать семейные традиции. Не будь наши слуги такими преданными и верными, нам бы всем давно пришел конец.

— И надо сделать так, чтобы он понял: никому не позволено обманывать наших женщин и детей, особенно тех, кто от него зависит. Я кое-что о нем знаю и, сказать по правде, не слишком удивлен, что он облапошил твою мать и даже ваших слуг. Джордж обладает способностью чувствовать человеческие слабости, и он всегда пользовался этим своим «даром», чтобы набивать себе карманы. Этому Джорджа научила его мать. Она сразу поняла, какую выгоду можно извлечь из такого «дара». Может, было бы лучше, если бы именно она бросила своего ребенка. Тогда из него получился бы более порядочный человек. Но мы направим этого нашего родственника на путь истинный.

Пенелопа подумала о том, что Джорджу придется несладко, когда он встретится с дядей Аргусом, но жалеть его не хотелось. Если в их семье и было принято жестко следовать каким-то правилам, то это в первую очередь касалось отношения к женщинам, детям и верным слугам. О них заботились, и их никогда не оставляли без поддержки и участия. Это считалось законом, нарушать который не позволялось никому. Джорджу непременно укажут на его ошибки. Кроме того, он теперь будет находиться под неусыпным контролем, и горе ему, если он допустит очередной промах.

Заметив во взгляде Эштона веселые огоньки, Пенелопа спросила:

— Тебя что-то позабавило?

— Нет-нет, а впрочем… — Виконт улыбнулся. — Забавно, что хотя бы одного из вас назвали таким прозаическим именем, как «Джордж». — Все рассмеялись, а Эштон добавил: — Интересно было наблюдать, как все вы возмущались из-за обманутых слуг. Я разделяю ваше возмущение, но поверьте, немногие нас с вами поймут.

— Вспомните, кто мы такие, Эштон. Временами сама наша жизнь зависит от преданности наших слуг. Есть, к счастью, несколько семей, которые верно служат нам на протяжении многих поколений. Мы всегда были признательны этим людям за их преданность. К ним у нас всегда хорошо относились, и они получали за свою службу достойное вознаграждение. Они, конечно же, знают об этом, поэтому с колыбели учат своих детей тому, что благополучие может быть заработано только беспредельной преданностью нам. Джордж подрывает устои, и мы не можем этого допустить.

Пенелопа улыбнулась, взглянув на Аргуса:

— Но ты ведь наставишь его на путь истинный, дядя?

— Даже не сомневайся.

— И не он один будет в этом участвовать, — сказала Олимпия, лишь на мгновение позволив себе продемонстрировать свое возмущение поступками Джорджа. — Впрочем, довольно об этом. Сейчас нам надо решить, как быть с Чарлзом.

— Полагаю, мы могли бы подать на него в суд, — в задумчивости проговорила Пенелопа. — Кузен Андрас Вон — нотариус. Мы могли бы попросить его посмотреть документы и спросить у него совета. Я думаю, что главная проблема состоит в том, что Чарлз — мой опекун. Это дает ему власть надо мной.

— Тогда надо для начала сменить тебе опекуна. Для этого есть все основания, так как мы можем доказать, что он на протяжении ряда лет разворовывал твое наследство.

— Вы думаете, это можно сделать?

— Точно не знаю, — сказала Олимпия, — но я не вижу к тому препятствий. У нас в семье есть достаточно влиятельных людей, которые могли бы обеспечить желательное для нас судебное решение. Так приступим?

— А ему мы об этом сообщим?

— Разумеется, дорогая. Это часть игры.

Эштон невольно поежился, заметив, какими улыбками обменялись Олимпия и Аргус. Не хотелось бы стать врагом этого семейства. И очень не хотелось бы, чтобы из-за той игры, что они затевали, Пенелопа оказалась в еще большей опасности.

Пенелопа с улыбкой посмотрела на спящего Эштона. Затем легонько провела пальцами по его мускулистой груди. Он что-то пробормотал во сне и повернулся на бок. Она поцеловала его в шею.

— А… уже утро? — Он вдруг открыл глаза и улыбнулся.

— Ты очень сообразительный. — За окнами едва забрезжил рассвет, но Пенелопа не стала об этом говорить.

Эштон улыбнулся и тут же застонал, когда она поцеловала его. Поразительно, с какой легкостью она разжигала в нем желание. Пожалуй, с Пенелопой он предавался любви даже больше, чем до нее со всеми остальными женщинами, вместе взятыми. И с ней он чувствовал в себе столько сил и энергии, сколько ни с одной другой женщиной. Более того, такого удовлетворения, как с ней, он никогда и ни с кем не получал. Если бы причиной тому была лишь скоротечная страсть, то она бы уже давно пошла на спад, но этого не происходило.

Эштон не раз спрашивал себя: не обязан ли он своему счастью тому обстоятельству, что Пенелопа была очень темпераментной и страстной, но при этом не стеснялась своей чувственности? Те немногие женщины, которых он познал до нее, любили, когда он доставлял им наслаждение, но крайне редко ласкали его, а если и делали это, то без особой страсти. Пенелопа же была совсем не такой. Когда она ласкала его, он забывал обо веем на свете.

Эштон снова застонал, когда она принялась ласкать его возбудившуюся плоть своими проворными пальчиками. «Еще немного — и я сойду с ума», — промелькнуло у него. Когда же она стала ласкать его губами, он понял, что уже не сможет выдержать наслаждение. Почувствовав, что вот-вот потеряет над собой контроль, Эштон приподнялся, привлек к себе Пенелопу и, откинувшись на подушки, пробормотал:

— Сядь на меня.

Немного помедлив, Пенелопа опустилась на него, и Эштон, взяв ее за бедра, вошел в нее с хриплым стоном. Она почти тотчас же уловила ритм его движений, но вскоре желание овладело ею настолько, что теперь она уже не могла сдерживаться и стала двигаться все быстрее, так что Эштону пришлось под нее подстраиваться. Они вознеслись к вершинам блаженства одновременно, и их восторженные хриплые крики прозвучали как один общий крик.