Виктория Холт - В тени граната

Генриха переполняла радость. Он начал танцевать по маленькой комнате, не выпуская Бесси из своих рук.

Потом вдруг посерьезнел.

— Мы должны поберечь тебя, моя Бесси, — сказал он, осторожно опуская ее на пол. — Мы должны лелеять твое маленькое тельце, ведь там королевское дитя.

Они вернулись в бальную залу, где за ними украдкой наблюдали.

Король не разлюбил Бесси Блаунт, шептали все друг другу. Смотрите, он влюблен в нее не меньше, чем когда увидел в первый раз.

Катарина находилась в покоях дочери. Марию посадили за стол, подложив под нее подушки, чтобы она могла дотянуться до спинета, положенного на стол. Пухлые маленькие пальчики летали по клавишам с удивительной для такого юного возраста быстротой. Катарина наблюдала за ней. Ей еще нет и трех лет; во всем королевстве, наверно, нет другого такого ребенка.

— Моя дорогая доченька,— пробормотала она. Взглянув в окно, она увидела, как ноябрьский туман серыми тенями клубится вокруг деревьев — тенями нерожденных детей, подумала Катарина и содрогнулась.

Она приложила руки к своему животу, и невольно губы ее зашептали молитву:

— Мальчик. Пусть это будет мальчик.

Если у меня родится мальчик, такой же здоровый и смышленый, как моя малышка Мария, то тогда Генрих будет мной доволен. Чтобы почувствовать себя счастливым, ему нужно только это. Если б я только могла родить здорового мальчика, мне не нужно было бы беспокоиться о всех этих бесчисленных Элизабет Блаунт.

Девочка закончила играть пьесу. Маргарет Брайан захлопала в ладоши и к ней присоединились прислуживавшие маленькой принцессе герцогиня Норфолкская и ее дочь, леди Маргарет Херберт.

Катарина встала, чтобы обнять дочь, и вдруг ощутила знакомую ноющую боль.

Она испуганно вскрикнула. Ее испугала не боль, а серый туман за окном. Он был похож на тени... тени детей, на какой-то краткий миг появлявшихся на земле и потом исчезавших. Он напомнил ей, что сейчас ноябрь, а ребенок должен был появиться на свет не раньше рождественских празднеств.

Итак, все было кончено.

Расстроенная, больная Катарина лежала, чувствуя себя усталой и немного испуганной. Ей были слышны голоса, доходившие как будто издалека, но звучавшие, как она знала, здесь, в ее опочивальне.

— Дочь... мертворожденная дочь.

О Боже, подумала она, значит, ты покинул меня.

Были и другие голоса, но они звучали у нее в голове.

«Говорят, король опасается, что небеса не благословляют его брак». «Говорят, это потому, что он женился на жене своего брата». «Говорят, такой брак нетрудно расторгнуть... теперь, так как отец королевы умер и не нужно бояться ее племянника... он еще мальчик. Зачем королю его опасаться?»

Она закрыла глаза. Она была слишком слаба, чтобы беспокоиться, что с ней станет.

Катарина думала: это был мой последний шанс. Я столько раз пыталась это сделать. У нас одна дочь. Но где же сын, в котором он так отчаянно нуждается, где мальчик, который может пробудить в нем ко мне нежность?

Он стоял у ее постели и они были одни. Когда у него в глазах появлялось такое выражение, все старались не попадаться ему на глаза. Даже собаки это чувствовали. Она часто видела его таким — стоящим, широко расставив ноги, со сверкающим синим взором и выпяченным вперед подбородком, как угрюмый и разгневанный мальчишка. Его собаки съежились по углам, а умные люди вроде кардинала Уолси уехали по срочным государственным делам.

Теперь его оставили с ней, и она лежала, беспомощно глядя вверх на его лицо.

Она произнесла:

— Мне жаль, Генрих. Мы потерпели еще одну неудачу.

— Мы потерпели? Свое дело я сделал. Это ты не можешь сделать, что нужно.

— Я не знаю, в чем моя вина, Генрих.

Это были не те слова. Как легко произнести не те слова.

— Ты хочешь сказать, что у меня что-то не так!

— Я не знаю, в чем дело, Генрих. Ей показалось, он готов ударить ее.

О Боже, подумала Катарина, как много это для него значит! Как он разгневан!

Генрих шагнул к постели и остановился, потом отвернулся и начал мерять комнату шагами. Он старался сдержать свой гнев. Ему было больно, он был в замешательстве. Он надеялся, что после Марии у них будет сын.

Она знала, что с каждой новой попыткой теряла для него часть своего очарования. Каждый раз, когда она надеялась произвести ребенка, она поднималась с постели все более изнуренной, все более апатичной, каждый раз теряла частичку своей молодости.

Хорошо его зная, она понимала, что эти неудачные попытки так для него мучительны из-за того, что в душу к нему закрадывается предательское сомнение. Он никому бы в этом не признался, но Катарина, прожившая рядом с ним девять лет, знала его, быть может, лучше, чем он сам, ибо он относился к тем, кому никогда не узнать самого себя, потому что они не желают думать о неприятном в самих себе.

И все же он не мог избавиться от вопроса: это зависит в какой-то степени от меня? Значит, я неспособен произвести на свет здорового сына?

Ему была невыносима мысль, что в чем-то он несовершенен — так сильно он любил самого себя.

Даже и в это мгновение Катарина, которая была настолько умнее его, испытывала к Генриху жалость. Если бы она могла подняться с постели и утешить его...

Генрих остановился перед висевшим на стене изображением плода граната, арабского символа плодородия.

Он начал смеяться, и смех его было неприятно слушать.

Он поднял руку, и Катарине показалось, что он собирается сорвать девиз со стены и растоптать его. Потом, видимо, сделал над собой усилие и сдержался; затем, вышел из комнаты, даже не взглянув на нее.

Генрих отправился верхом в какой-то монастырь, с собой он взял только самых близких друзей. Среди них были Комптон и Брайан, которые всю дорогу болтали и весело смеялись.

Но Генрих не был расположен шутить. Он равнодушно прислушивался, и на лице у него было напряженное выражение. Через какое-то время и те замолчали.

То, что ждет его в монастыре, верил Генрих, имеет огромное значение. Мчась вперед, он молился, чтобы ему был ниспослан знак. Ни с кем он не желал обсуждать свои мысли, потому что пока что сам их страшился. Если же произойдет то, на что он надеялся, то тогда он сможет изменить свою жизнь.

Когда они подъехали к монастырю, он выехал вперед, где во дворе к ним проворно бросились конюхи, явно ожидавшие приезда важного лица.

Генрих спрыгнул с седла и широкими шагами вошел в здание, на полпути встреченный двумя взволнованными монахинями; под черными капюшонами их лица разрумянились и глаза сверкали от возбуждения.

— Какие новости? — спросил Генрих.

— Все закончилось, Ваше Величество. Ее милость чувствует себя хорошо и хочет вас видеть.