Елена Арсеньева - Звезда на содержании

От ужаса, от брезгливости и отвращения Анюта даже крикнуть не могла: только молча, исступленно упиралась ему в грудь локтями. Это было тем паче затруднительно, что еще и бедра свои приходилось удерживать как можно дальше, ибо Хвощинский так и норовил притиснуться к ним своими чреслами, а ощущать это было противно до тошноты.

Наконец Анюте удалось его оттолкнуть, да пресильно: Хвощинский не удержал равновесия и рухнул на маленькую кушеточку, заваленную платьями Мальфузии. Кушеточка сделала жалобное «крак!»; ей на разные голоса вторили кринолины и корсеты.

Их стенания помогли Анюте вернуть себе душевное равновесие.

– Великодушно извините, господин Хвощинский, – сказала она запыхавшись. – Я никак не могу принять вашего предложения. Я ведь помолвлена, и жениху моему сие очень не понравится.

– Что? – тяжело поднялся Хвощинский. – С кем вы помолвлены?! Только не говорите мне, что с этим... с этим смазливым актеришкой Псевдонимовым!

– Именно с ним, – проговорила Анюта, дивясь своей наглости и лживости. Нет, положительно, обстоятельства ее рождения сказались на ее натуре. Врет и, что называется, не краснеет! И даже не задумывается перед тем, как соврать! Нет, это же надо – выдумать такое! Ох, знал бы бедный Митя! Вот стыд! А голос-то как твердо звучит, как будто она говорит чистейшую правду! – И не понимаю, чем он плох. Он актер, я актриса, мы равны.

– Ну и сидите в своей яме, погрязайте в своей грязи! – брезгливо встряхнул руками Хвощинский, как если бы Анюта была той самой грязью, от которой он непременно хотел избавиться. – Вы еще пожалеете, что отвергли мою дружбу! Это вам даром не пройдет! Ни вам, ни вашему вертопраху! Я не из тех, кто прощает! И знайте, если вы посмеете болтать языком, если пойдут слухи о нашем разговоре, я найду средство выставить вас и вашего актеришку вон из труппы! Поняли вы?! Меня опасно злить, сударыня. Меня очень опасно злить!

И с этими словами он вышел, бросив напоследок ненавидящий, мстительный взгляд на Анюту.

И как только Хвощинский хлопнул дверью, она принялась истово, яростно отряхиваться, сметать с себя незримую, но ядовитую пыль его прикосновений.

Боже мой, ну что за судьба злая, что за напасть, что за нелепости! Отчего жизнь всюду сводит ее с этим человеком? Отчего он, словно злой гений, парит над нею и норовит клюнуть побольней, до крови? Уж, казалось бы, куда как надежно скрылась Анюта – ан нет, и здесь настиг ее Хвощинский! И теперь он так же ненавидит Варю Нечаеву, как ненавидел Анюту Осмоловскую... нет, не Осмоловскую, а Невестькаковскую!

– Варенька! – распахнулась дверь, и в гримерную вбежал Митя Псевдонимов. Огромные глаза его были полны тревоги. – Что случилось? Хвощинский выбежал отсюда, аки тигр дик, разъярен и страшен! Что он вам сказал?

– Что ты сказала господину Хвощинскому? – влетел перепуганный Аксюткин. – Он даже не пожелал со мной проститься – оттолкнул презрительно: «Прочь, жалкий лицедей!» И кинулся вон из театра. Варенька, ты обидела этого господина? За что?!

– Да ни за что особенно, – пробормотала Анюта, с трудом удерживая слезы, но они все же вырвались на волю и потекли по щекам, размывая поспешно наложенный грим. – Он всего-навсего хотел меня... хотел меня... в содержанки взять!

– Что?! – возопил Блофрант голосом короля Ставругентоса Восьмого, узнавшего, что дочь его Помпилия страстно влюблена в чужеземного рыцаря, назначенного для принесения в жертву, и готова на все ради его спасения.

Митя ничего не сказал. Рухнул на тот же сундук, на который Анюта минуту назад толкнула Хвощинского, и Мальфузиины кринолины и корсеты издали чуть слышный последний, предсмертный стон.

– И ты... что же ты ответила?! – прорычал Аксюткин, самым ужасным образом вращая глазами. Анюта хотела спросить его, в какой роли он этому научился, но сочла за благо промолчать.

– Ну разумеется, отказом, – всхлипнула Анюта. – Смешно даже спрашивать.

– Смешно и оскорбительно! – поддержал Митя, выбираясь из вороха раздавленных платьев.

– Боже мой! – схватился за голову Аксюткин. – Директор выгонит нас из труппы, совершенно точно, выгонит... Но я горжусь тобой, дорогая моя племянница! Горжусь, что дочь моей сестры чиста и непреклонна, словно бриллиант! – Кажется, в это мгновение он и впрямь верил, что Анюта ему родня, таким воодушевлением горело его лицо. – Побегу расскажу Мальфузии, она должна об этом узнать. Ну и Хвощинский! Вот же старый селадон! А говаривали, что он не остался неравнодушен к тощеньким прелестям Наде... – Он осекся, прижал руки ко рту и, поблескивая живыми, смеющимися глазами, невнятно пробурчал: – Никто не скажет обо мне, что сплетник я и сплетни – моя пища. Скорей Мальфузии поведать должен я о том, что начудили нынче люди!

И выбежал из гримерной.

– Негодяй Хвощинский! – воскликнул Митя. – Я бы вызвал его на дуэль, да ведь он спустит на меня полицию, только и всего. Кто я для него? Актеришка!

– Не говорите так, Митя, – ласково взяла его за руку Анюта. – Вы не актеришка, а актер, замечательный артист. Вас обожает, вами восхищается столько людей!

– И что? – усмехнулся тот очень грустно. – Все их обожание не дает мне чести защитить девушку, которую я...

Он осекся.

– А между тем, – возразила Анюта, – вы меня все-таки защитили. Я спаслась от Хвощинского именно благодаря вам.

– Это каким же образом?

– Простите, я ничего, ничего не могла придумать лучшего, кроме как сказать ему, что вы мой нареченный жених! Не сердитесь на меня, Митенька, Христа ради, это ничего не значит, вы даже не думайте об этом!

– Не значит?! – вскричал он. – Как это – не значит?! Это могло бы значить бесконечно много, если бы вы... если бы вы только могли... Варенька, ведь я вас... о, с каким счастьем я воспринял бы это всерьез, если бы вы только позволили!

О господи, его глаза... Они сжигали Анюту, испепеляли ее. Ей стало не по себе.

– Вы хотите сказать, что я скомпрометировала вас перед Хвощинским и теперь, как порядочная девушка, должна на вас жениться? – попыталась она свести все к шутке. – То есть, вернее, выйти за вас замуж?

Она-то думала, что Митя засмеется... Но глаза его стали мрачны так, что Анюта даже испугалась и обиделась: она-то думала, что он чуточку увлечен ею, неужто она внушает ему такое отвращение?

– Не шутите так ужасно, Варвара Никитична! – сказал Митя, отворачиваясь. – Я счел бы за счастье немедленно, сейчас же предложить вам руку и сердце, потому что люблю вас без памяти, но я... я не вправе сделать вас несчастной. Открою тайну только вам, чтобы не сочли меня пустым болтуном, который играет чувствами своими и обожаемой особы. У меня чахотка. Эта болезнь свела в могилу моего отца в возрасте двадцати шести лет. Точно в том же возрасте умерли мой дед и, по слухам, прадед. Наследственная болезнь, которая забирает жертвы из нашей семьи в самом цветущем возрасте! Мне сейчас двадцать пять. То есть мне остался год жизни.