Евгения Марлитт - Совиный дом

Герцогиня, казалось, совершенно оправилась, она даже с удовольствием лежала под шелковым одеялом и улыбнулась вошедшей.

— Садитесь и почитайте мне тюрингские песни, милая Клодина… Был еще с вами герцог? — спросила она. — Он очень испуган припадком кашля? Мне так неприятно, когда я при нем кашляю, — я знаю, что он расстраивается. Он грустен?

Больная вопросительно посмотрела в лицо девушки, не знавшей, что отвечать. Она села и нагнулась, поднимая платок, чтобы выиграть время. Ужасное положение!

— Клодина, — сказала герцогиня, — я думаю, вы считаете меня более опасно больной, чем это есть в действительности. Читайте, не нужно ответа. Там, где лежит закладка.

Клодина начала читать прелестные стихи из песен Шеффеля. Во время чтения герцогиня экзальтированно восклицала, перебивая ее:

— О, моя милая родина! Я выздоровею! Завтра будет солнце, и мы отправимся в сосновый лес вдыхать здоровье!

Когда вечером Клодина сходила с лестницы, чтобы ехать домой, к ней подошел Пальмер и проводил ее до низу. Он сделал за ее спиной знак горничной, которая моментально исчезла.

— Глубокоуважаемая фрейлейн, — начал он с величайшим почтением, которое не могло бы быть больше, даже если бы Клодина была герцогиней, — его высочество дал мне лестное поручение передать записку, что я и позволю себе сделать теперь.

И он подал конверт, запечатанный герцогской печатью.

— Письмо касается ее высочества и ответа не нужно, так приказал герцог. Можно передать вам?

Клодина вынуждена была взять письмо, хотя она охотно оттолкнула бы его. Как мог герцог так неосторожно посылать ей письмо через этого человека? Она разорвала конверт в его присутствии и прочла заключавшиеся в нем несколько строк:

«Клодина!

Вы — необычайный характер и сообразно с этим правильно поймете необычайное. После ваших слов у меня только одна просьба: останьтесь, несмотря ни на что, другом герцогини, пусть мое признание не заставит вас избегать Альтенштейна! Это не нужно для вас. Даю слово, что вы можете довериться мне.

Клодина быстро пошла дальше, держа в руке конверт и письмо.

Пальмер проводил ее и почтительно помог сесть в карету. Он даже уложил ее шлейф с нежностью матери, озабоченной бальным туалетом дочери, и отошел с глубоким поклоном. Лакей захлопнул дверцы.

— До свидания! — воскликнул он, когда лакей сел на козлы и экипаж тронулся, потом со смеющимся лицом вынул бумагу из рукава. — Такие вещи надо держать крепче, прекрасная Клодина, — пробормотал он и прочел записку при свете фонаря.

С довольным видом, напевая опереточный мотив, Пальмер пошел в свою комнату в нижнем этаже. Там он зажег гаванскую сигару, растянулся на кушетке и еще раз перечел записку. Он и так знал ее содержание: он тайно читал все, что писал герцог, издали по движению его пера, а если это не удавалось, то распечатывал конверты. Сегодня же обошлось и без таких затруднений. Герцог перед тем, как вложить бумагу в конверт, взволнованно вскочил и заходил по комнате, так что содержание записки стало доступно зорким глазам секретаря. Но все же было приятно владеть оригиналом.

«Его высочество, кажется, сделал немного резкий приступ, а она с добродетельной суровостью оттолкнула его и пригрозила не приезжать более. Теперь он просит ради герцогини отказаться от этого жестокого решения и обещает исправиться, думал он. Все развивается вполне логично — ничего нельзя сказать против. Она умна и не удовольствуется тем, чтобы украшать голову герцога рогами, а захочет помогать в управлении: ведь все эти дамы думают исправить не совсем ясное положение так называемыми «добрыми делами». Они хотят отблагодарить несчастного, попавшего под их власть, показать народу, что его любимый владыка попал в достойные руки. Они желают, чтобы перед ними падали на колени и называли их «добрым ангелом страны». Их интересы всегда направлены на мелочи; только умнейшие видят, чем можно воспользоваться близ них, а в данном случае среди ближайших нахожусь я!».

Он пустил дым кверху и стал рассматривать арабески на потолке. «Она не выносит меня и относится ко мне, как невинная Гретхен к Мефистофелю: ясно, что в один прекрасный день она скажет своему высокопоставленному Фаусту… и так далее. А это могло бы мне все-таки помешать. Я не допущу, чтобы герцог услышал от нее, что я плут. Покамест — внимание! Берг поможет мне: она удивительно способна к интригам. Я сам иногда боюсь этой женщины».

— Ужин подан, — доложил лакей.

Господин фон Пальмер медленно поднялся и аккуратно положил письмо в ящик старого огромного письменного стола, украшенного гербом Герольдов. Потом подошел к зеркалу, причесал свои редкие волосы, полил руки одеколоном, глубоко зевнул, взял у лакея шляпу и перчатки и, взглянув на часы, показывавшие десятый час, пошел в столовую, где собралась немногочисленная свита герцога: она состояла из старого камергера фон Штольбаха, адъютанта фон Риклебена в чине ротмистра и яхт-юнкера Мерфельда, молодца, похожего на собаку, как называл его Пальмер.

Приход последнего, кажется, не особенно обрадовал остальных.

— Извините, — сказал он им, — я заставил ждать себя, но был занят: выполнял приятнейшее поручение, милостивые государи! По повелению его высочества я усаживал в карету прекрасную Клодину фон Герольд.

— Черт возьми, опять она была здесь! — воскликнул Мерфельд с нескрываемым удивлением.

— Она только что покинула герцогские покои.

— Вы хотите сказать — комнаты ее высочества, господин фон Пальмер, — резко заметил ротмистр и слегка покраснел.

— Я имел счастье встретить прелестнейшую гостью этого дома в верхнем коридоре, — с многозначительной улыбкой возразил Пальмер.

— Ах, так! — засмеялся яхт-юнкер.

Ротмистр недовольно взглянул на него.

— Фрейлейн фон Герольд пела в гостиной герцогини и потом была в ее спальне, — громко и решительно сказал он.

— Прекрасно осведомлены! — прошептал Пальмер и низко поклонился — вошел герцог.

— Я не понимаю фрейлейн фон Герольд, — серьезно сказал ротмистр, идя после ужина с юнкером по коридору, в конце которого находилась их общая комната. — Здесь храбрость неуместна. Ей следовало бы избегать пещеры льва. Невероятно, с какой безумной смелостью женщина относится к своему доброму имени, когда уверена в своей безопасности и добродетели.

— Может быть, опасность забавляет прекрасную Клодину, — легкомысленно заметил юнкер. — Если она пошатнется, то объятия, готовые подхватить ее, давно уже открыты, если нет — тем лучше. Но думаю, что это может стать весьма забавным, а то ужасно скучно жить на свете.

— Вероятно, я тоже думал бы так же о ком-нибудь другом, милостивый государь, но относительно этой девушки я попросил бы вас смягчить свою критику.