Виктория Холт - Единственная любовь королевы

— Если правительство падет и к власти снова придут виги, в министерстве иностранных дел у нас, несомненно, опять будет этот зануда лорд Пальмерстон, — со вздохом сказала она мужу.

Альберт согласился с ней. Пальмерстон, скучный, сухой человек, относился к Альберту покровительственно, словно к мальчику. Как непохоже на лорда Абердина!

Сообщение о том, что лорд Джон отклонил предложение, она приняла с облегчением. А этот ехида Дизраэли высказался в том смысле, что лорд Джон, «не желая принимать кубок с ядом, протянул его обратно сэру Роберту, которому ничего не оставалось, как выпить его самому», и его фраза получила широкое хождение.

Итак, Рождество пришло, а сэр Роберт по-прежнему был у власти. Все было так похоже на давнюю ситуацию с лордом Мельбурном, но зато совершенно другой стала она сама — сколько в ней теперь достоинства, такта, подлинно королевского величия!

И за эту перемену в себе ей следовало благодарить единственного человека — Альберта.

В разгар этого политического кризиса королева почувствовала знакомые признаки беременности.

— О нет-нет! Только не это! — вскричала она в раздражении. — Слишком уж быстро!

— Да что же это такое! — пожаловалась она Альберту. — Не успеешь родить одного, как уже жди другого.

— Такова жизнь, любовь моя, — спокойно ответил Альберт.

— Хорошо вам говорить! — Королева уже начала выходить из себя. — Вы не знаете, что значит вынашивать ребенка, не знаете, что такое родовые муки.

Альберт легонько похлопал ее по руке, и она тут же стала каяться.

— Ах, Альберт, — сказала она, — ну и нрав же у меня!

Альберт кивнул.

— Но согласитесь по крайней мере, что это изнуряет.

— Это супружеская жизнь, — сказал Альберт.

Как будто у королевы и без того мало забот, подумала она, и, хотя ее долг давать нации наследников, она ведь уже исполнила его, родив двух сыновей и двух дочерей. Пресса довольно язвительно высказывалась по поводу ее растущей семьи. Появлялись карикатуры обнищавшего Джона Буля в заштопанном пальтеце — он ел крошечный кусочек копченой селедки, взятый с треснувшей тарелки. Подпись гласила: «Ура! Еще один королевский ребенок. Мой подоходный налог снова возрастет».

Сейчас бы сделать перерыв года на два, на три. Она ведь еще очень молода. К тому же четверых детей в семье вполне достаточно для удовлетворения и ее самой, и нации.

Она рассуждала так потому, что в первые месяцы беременности всегда чувствовала себя нездоровой. То, что муж у нее само совершенство, вовсе не означало, что с ее вспыльчивостью покончено. По утрам, когда она чувствовала себя больной и подавленной, она могла вспыхнуть как спичка, что могли подтвердить ее камеристки. Беременность королевы ее окружающие не любили так же, как и она сама.

Через несколько дней после того, как лорд Джон оказался не в состоянии сформировать правительство и Пиль снова вернулся к власти, королева пригласила лорда Мельбурна на обед. Она в последнее время много о нем думала из-за сходства трудностей, с которыми столкнулось правительство Пиля и правительство лорда Мельбурна во время небезызвестного инцидента с фрейлинами. В последнее время ей было не до него, она неделями не отвечала на его письма, и ей было стыдно за себя.

Лорд Мельбурн прибыл незамедлительно. Но, когда он склонился над ее рукой, слезы в его глазах почему-то уже не тронули ее. Она лишь отметила разницу между этим несчастным стариком и утонченно-остроумным красавцем премьер-министром, который впервые зашел к ней в день ее восшествия на престол и в течение четырех лет видел ее ежедневно.

— Милый лорд Мельбурн, — сказала она, — за обедом вы будете сидеть рядом со мной. Я уже распорядилась.

Как же он обрадовался! Его преданность ей не изменилась ни на йоту.

Во время обеда они говорили о прошлом. Лорд Мельбурн вспоминал мелкие инциденты, о которых она уже успела забыть. Ему это доставляло огромное удовольствие, и она радовалась вместе с ним. Но разговор неизбежно должен был повернуть к политике, а главным вопросом дня была отмена хлебных законов.

Лорд Мельбурн как бы забыл о том, что он больше не премьер-министр, казалось, не понимал, что, если бы Джон Рассел даже сумел сформировать правительство, в нем уже не нашлось бы для него места. Сейчас он говорил о хлебных законах и о неожиданно изменившемся мнении о них Пиля так, как будто бы по-прежнему был у власти.

— Это чертовски бесчестное деяние, мэм, — с жаром заявил он.

Королева хмыкнула и попыталась сменить тему разговора, но Мельбурн, казалось, позабыл, что сидит за обеденным столом в обществе других людей; у него, похоже, возникла иллюзия, что они опять одни в голубом кабинете, когда ему позволялось прерывать королеву, и сейчас он повторил свое утверждение, направленное против Пиля.

— Лорд Мельбурн, — величаво сказала королева, — я вынуждена просить вас ничего больше не говорить сейчас на эту тему.

Наступило молчание. Старик сник. Королеву переполняло чувство жалости. Когда-то ведь она любила его, а она не такой человек, чтобы забывать старых друзей.

— Я буду рада обсудить с вами этот вопрос в любое время, — ласково сказала она.

Мельбурн благодарно на нее посмотрел. Она помогла ему спасти собственное достоинство.

На глазах у него заблестели слезы, и она подумала: бедный, бедный лорд Мельбурн; и, помня о его былой славе, так же, вероятно, думали о нем и другие.

С наступлением нового года политический кризис углубился.

Ситуация сложилась необычная, когда по вопросу об отмене хлебных законов оппозиция поддерживает премьер-министра, а собственная партия выступает против него.

Альберт живо интересовался происходящим и настаивал на том, чтобы королева по мере возможности вникала в происходящее, однако ее это только раздражало. Женщине в такое время лучше всего заниматься домашними делами.

Альберта много критиковали, потому что он твердо стоял за сэра Роберта и появлялся в палате общин, когда шли дебаты о свободной торговле. Пресса поливала его потоками грязи. Палата общин — не место для иностранцев, писали газеты, да и не приличествует мужу королевы выказывать свое отношение к чему-либо во время дебатов. Более того, подобное совершенно недопустимо.

Сэра Роберта ежедневно поносили в прессе как «ренегата» и «предателя» — последнее исходило от его врагов, членов партии. Наиболее яростными нападками отличался бунтовщик Дизраэли, который, вне всякого сомнения, метил в премьеры и не собирался прощать Пилю отказа ввести его в свой кабинет.

В начале июня у королевы родился пятый ребенок — девочка. Нарекли ее Еленой.

— Два мальчика и три девочки, — прошептала она Альберту, когда он присел рядом с ней на кровати. — Теперь у нас довольно большая семья.