Карин Эссекс - Лебеди Леонардо

И все же каждое утро встает солнце, принося новые радости и печали. Король Людовик трижды посещал меня в моих владениях. В отличие от своего предшественника он не горбат и не уродлив, а высок и строен. Если дама заходит в комнату, король галантно встает. Вечером я буду танцевать с ним в тех самых комнатах в Рочетте, которые украшали для тебя Браманте и magistro. Какая ирония, не правда ли? Людовик устроил турнир в мою честь, и угадай, кто взял все призы? Наш Галеазз, который, кажется, способен проявить себя при любом господине. Как все это странно, дорогая моя сестричка. Вслух мы не говорим ни о тебе, ни о Лодовико, хотя память о том, как вы пировали и танцевали здесь, пропитала эти комнаты. Твой призрак укоризненно наблюдает за тем, как мы лжем и изворачиваемся. Но что нам остается? Смерть и бесчестие? Изгнание? Гонзага могут утратить Мантую, как мой отец Феррару, не говоря уже о Сфорца. На самом деле здесь мало что изменилось со времен Лодовико — иногда мне даже кажется, что я произношу диалоги из какой-то старой пьесы. Слова те же, но имена персонажей изменились. Это так странно, Беатриче, тебе бы точно не понравилось. Когда я говорю, то слышу, как пустота в моем голосе смешивается с эхом из прошлого.

Впрочем, довольно. Если я не уйду сейчас, то у меня вообще не хватит мужества оставить тебя. До бала осталось совсем мало времени. Ходят слухи о новом портрете, который написал magistro. Какой-то флорентийский торговец заказал ему портрет жены, когда художник срочно нуждался в небольшой сумме. Он нарисовал портрет и отдал заказчику, но оставил себе копию. Последние три года он повсюду таскает ее с собой, постоянно переделывая. Говорят, что модель на портрете уже не похожа на жену торговца, а постепенно превратилась совсем в другую женщину. Леонардо, как всегда, скрытен и не называет ее имени. По описаниям я могу предположить, что она похожа на меня — такую, какой magistro когда-то меня нарисовал.

Возможно ли, Беатриче, что после наших с тобой интриг, после того, как он нарисовал любимых Лодовико лебедей, magistro считает меня своей музой?

Слышишь приглушенные вздохи и жалобы? Это моя свита. Если их хозяйку запрут в подземелье, им придется последовать за мной. Пора, иначе я потеряю свое королевство. Если сможешь, замолви словечко перед Господом за нас, живущих на этой земле. И благодари его за то, что избавил тебя от зла, коему мы являемся не только свидетелями, но и участниками.

Изабелла по очереди приложилась к мраморным щекам сестры, касаясь губами холодных окружностей. Она старалась не смотреть на мраморное лицо мужа Беатриче — Лодовико лежал перед ней как живой, а ведь он и вправду еще жив, хотя лучше бы умер! А она, Изабелла, торжествует над могилой сестры, все еще надеясь, после стольких-то лет, одержать над ней победу! Таковы человеческие создания. Лишь Беатриче свободна теперь от этих мелких мыслей. Изабелла была уверена, что сестра давно уже простила ей все пороки и слабости.

Она никак не могла оторваться от волшебного саркофага — расставаясь с Беатриче, Изабелла расставалась с частью себя самой, слишком обременительной для ее новой жизни. Она бы так и осталась тут, но живым, пока их плоть еще не похолодела, не место среди мертвых.

Наконец Изабелла покинула церковь и направилась к келье настоятеля, у которого испросила разрешения осмотреть фреску, на которой Леонардо запечатлел Господа и Его двенадцать апостолов. Она словно не замечала стонов и переглядываний придворных, которым не терпелось переодеться к вечернему балу. Изабелла велела им остаться снаружи, а сама вошла в трапезную. Стоял промозглый весенний день. Солнце село, и стало еще холоднее. Будет им наука. Если начнется дождь, еще и вымокнут.

Фреску Леонардо невозможно было охватить одним взглядом — персонажи оживали прямо на глазах. Изабелла приходила сюда во второй раз, и сегодня ей в глаза бросилось выражение странной покорности на лице Христа. Ее поразило молчаливое приятие Иисусом своей судьбы. На лицах апостолов, напротив, читались ярость, негодование и нежелание смириться. Иисус говорил — печально, но твердо, — что человеку свойственно предавать. С тех пор как полторы тысячи лет назад Бог Отец послал на землю Своего Сына, люди только и делали, что предавали, отвергая руку, протянутую с небес. «Иуда предал в четверг», — так говорили в Милане, когда все в одночасье отвернулись от Лодовико и превратились в верных сторонников французского короля.

Изабелле показалось, что она уже видела это выражение покорности на лице самого Леонардо. Иисус бесстрастно объявлял апостолам, что один из них вскоре предаст Его, а теперь и сам художник верно служил королю Франции, забыв о своем старом покровителе. Да и кто бы стал осуждать его? Леонардо и сам был предан герцогом, создавая по его заказу недолговечные произведения искусства, не получая за свою работу достойной платы и не имея возможности воплотить в жизнь грандиозные замыслы. А разве не Лодовико велел отлить пушки из бронзы, предназначенной для конной статуи magistro?

Ныне статуя лежала в руинах напротив входа в Кастелло. Рьяные французские арбалетчики повеселились на славу. Изабеллу до сих пор мучил вопрос, почему статую не спрятали? И вот теперь ее осколки валялись на земле — любовно продуманные мастером детали в беспорядке усеивали площадь. Наверное, так же выглядели части человеческих тел, которые вскрывал художник, чтобы узнать, что находится внутри. О чем он думал, глядя на эти поливаемые дождями обломки? Кто спустя годы вспомнит о короткой оккупации французами Милана? Изабелла верила, что на фоне славной истории ее страны этот эпизод окажется кратким и о нем скоро забудут. Она даже не тратила силы, чтобы усовершенствовать свой французский. А глиняная статуя Леонардо станет пылью, как и те, кто уничтожил ее, а ведь могла бы остаться в веках, как остались в веках памятники античности!

Изабелла устала размышлять о бессмертии и предательстве. Она отвернулась от лика Иисуса и взглянула на профиль сестры, вписанный в фреску Монторфано. Беатриче молилась, сложив руки, благоговейно и сосредоточенно взирая на страдания Господа. Леонардо удалось передать печаль Беатриче, которой при жизни сестры Изабелла не замечала. Возможно, печаль появилась на лице Беатриче незадолго перед смертью. Беатриче понравилось бы, что Иисусу отныне суждено вечно взирать на нее с противоположной стены трапезной: два мученика, две невинные души, пережившие предательство.

Но довольно о мертвых. Изабелла вышла, оставляя позади трапезную, церковь, хладный труп Беатриче и снова вступая в мир живых, где лучи заходящего солнца уже окрасили темно-фиолетовым белые цветы на деревьях во внутреннем дворе церкви.