Виктория Холт - Тайный брак

В Париже мы встретили и провели счастливое Рождество. Теперь, я надеялась, наконец-то наступил конец вражде, как внутренней, так и внешней. А что еще можно желать для обеих наших стран?

Набравшись смелости, я заговорила об этом с Генрихом и поняла, как несбыточны мои надежды.

— Франция принадлежит теперь мне, — сказал он. — И, что для меня не менее радостно, ты, французская принцесса, стала королевой Англии. Однако пойми, моя маленькая Кейт: удержать завоеванное тяжело. Потребуются для этого еще большие усилия. Завоевать — это важно, но еще важней — не отдать…

И все же дни Рождества прошли весело, беззаботно. Мы веселились, пели, танцевали и вместе с Генрихом, дуэтом, играли на арфе.

О, если б подобные дни могли длиться дольше!

Но так, увы, не бывает…

Моя новая подруга Маргарет сообщила мне, что, как ей стало известно, жители Англии проявляют беспокойство: им не нравится, что король надолго забросил их и проводит время вдалеке от родной земли. Победа — это, конечно, неплохо, говорили они, и, когда победители вернутся, их встретят с должным почетом, но все-таки Генрих в первую очередь король Англии, об этом не нужно забывать…

— Все эти вести пришли прямо из Лондона, — говорила Маргарет. — Там сейчас Хамфри Глостер, ему Генрих поручил править страной. Мой Кларенс, а также герцог Бедфорд, как ты знаешь, находятся здесь, с королем. — Она помолчала, потом продолжила не очень уверенно: — Хамфри… Он непохож на остальных братьев. Главное для него — кутежи и женщины. Хотя он ученый человек, — добавила она поспешно. — И весьма привлекателен. Но слишком, пожалуй, тщеславен и непомерно высокого о себе мнения. По-моему, он немного завидует Генриху, хотя и не отрицает его достоинств. В общем, он всю жизнь страдает от того, что родился не старшим, а младшим сыном, и…

Она прервала себя. Я закончила ее невысказанную мысль:

— Это звучит несколько угрожающе.

Маргарет пожала плечами.

— Ну что ты, — она старалась говорить небрежным тоном, — просто нужно за ним хорошенько наблюдать… И останавливать, когда он чересчур забывается.

Из Англии все чаще приходили различные сообщения. Генрих запирался у себя в кабинете и внимательно читал их, призывая к себе ближайших советников.

Прошло немного времени, и в один из вечеров, когда мы были совершенно одни, он обнял меня и спросил:

— Тебе нравится путешествовать по морю? Не боишься? — Я с удивлением воззрилась на него, а он продолжал: — Сейчас, зимой, Пролив бывает не очень-то гостеприимен, но необходимо его пересечь во что бы то ни стало.

— Вы хотите сказать… — пробормотала я, — в Англию?

Он кивнул.

— Да. И весьма скоро.

Все у него происходило «скоро»: он терпеть не мог откладывать что-то на потом. Если решил что-либо, то сразу приступал к осуществлению.

— Я должен вернуться на остров, — сказал он. — Мое отсутствие оказалось чересчур долгим. Здесь я сделал все, что мог и хотел. Все-таки главная моя забота и ответственность — Англия…

— А Франция?

— Я назначу твою мать временным правителем.

— Мою мать?! — воскликнула я.

— Думаю, она сможет защитить наши интересы.

Я снова не смогла сдержать удивления, и он стал объяснять мне:

— Дело в том, что наши и ее интересы сейчас совпадают. А кроме всего, она будет править номинально. Я оставлю здесь своего брата Джона. Он станет наблюдать за всем.

— Но ведь моя мать… — пробормотала я, не осмеливаясь продолжить, иначе мне пришлось бы плохо о ней отозваться.

Я все-таки не могла понять решения Генриха. Он ведь знал, как любит моя мать всяческие интриги и как легко умеет переходить из одного лагеря в другой. Она по натуре предательница.

— Милая Кейт, — сказал он спокойно и серьезно, — ты должна понимать, что завоеватели никогда еще не пользовались любовью у тех, кого завоевали. С ними считаются, их терпят лишь постольку, поскольку боятся, как бы они не причинили еще большего несчастья. Поэтому с побежденным народом нужно себя вести осторожно. Его унижает уже сама победа над ним. Мудрый завоеватель должен облегчить, а не усугублять участь побежденного народа. Следуя этому правилу, я и решил назначить твою мать регентом, а Джона — тем, кто будет негласно руководить регентом и, значит, осуществлять власть.

— Вы доверяете Джону?

Он неодобрительно взглянул на меня.

— Вполне. Мне повезло с моими братьями. Томас… дорогой Томас… Я люблю его. И Джона тоже… И Хамфри…

— Который остался вместо вас в Англии?

— Да… Он самый молодой… — Генрих широко улыбнулся. — Бывает порой вспыльчив, не очень управляем… Любит предаваться забавам.

— Как вы сами когда-то?

— Я прошел через это в юности и потому, возможно, могу понять моего милого Хамфри. Он тоже повзрослеет, как и я.

— Но для этого ему нужно, как и вам, стать королем, — сказала я, удивляясь смелости, с которой уже позволяла себе говорить со своим супругом.

— Думаю, я изменился бы в любом случае, — задумчиво ответил он. — Надеюсь, и с Хамфри произойдет то же самое.

Мне показалось, что Генрих взглянул на меня с явным одобрением. Правда, смешанным с удивлением. Видимо, ему нравилось, что я стараюсь проникнуть в то, что происходит вокруг меня, разобраться в этом, что-то ему посоветовать.

— Итак, — заключил он наш разговор, — мы едем в Англию. Но вскоре опять вернемся сюда, ты не успеешь соскучиться…

Меня взволновала предстоящая поездка в новую для меня страну. Ведь до этих пор я никогда не покидала Францию. Помимо всего прочего, меня радовала возможность уехать от матери, опеку которой я ощущала над собой и сейчас. Расставание с отцом огорчало, но в молодости печаль подобна утренней росе, а мне хотелось новых впечатлений.

Я с каждым днем все сильнее попадала под обаяние своего супруга. Любовь к нему поглощала меня, а новая жизнь, открываемая им ежедневно, влекла меня неудержимо. Я жаждала веселья и удовольствий, коих почти лишилась в родной стране, где вольно или невольно разделяла постоянную скорбь больного отца и выполняла роль марионетки, которую дергала за ниточки мать.

Наши сборы были скорыми; как я уже говорила, Генрих не любил ничего оставлять на потом. Может, следовало бы отложить отъезд до весны, что казалось разумнее, но решение пришло к нему зимой — значит, оно тут же и должно быть выполнено.

Джон, герцог Бедфорд, прибыл во главе отряда в шесть тысяч человек, чтобы сопровождать короля с супругой до порта Кале, где нам предстояло пересесть на корабль.

Мой шурин Джон понравился мне с первой же встречи. Он по характеру походил на Генриха, также умен, смел, проницателен, с тем же ясным и решительным взглядом, только темных, глаз. Как мне казалось, он понимал, что нет в нем величия натуры, как у брата, однако это его не угнетало, он не старался прыгнуть выше головы, держался естественно и просто, что только вызывало уважение.