АНДРЕЙ ВАЛЕРЬЕВ - ФОРПОСТ – 4

'Да. Об этом я как-то не подумал…'

– И у нас, Ваня, так прыгнуло.

– Что?

– Расслоение, мать его, общества. Пришлось дружину увеличивать. Институт Церкви вводить. Мытарей. Катов. Долговые тюрьмы придумывать. ПРОПИСКУ вводить. А ещё, Ваня, – Степанов скрипел зубами, – ЗАВИСТЬ пошла. Не внутри, а СНАРУЖИ. Дружок твой, Спиридон, так на пилёном лесе приподнялся, а я ведь КОНКРЕТНО ему лесопилку отдал, под его слово, что он у Игошина половину мужиков на работы сманил, потом Совет тамошний послал и стал жить своим умом. Сначала они там, у себя передрались, а потом эти… обиженные, сговорились и нашли где-то слегка похожего на тебя хмыря. Отрезали ему два пальца, изуродовали лицо и привезли сюда.

История, которая произошла четыре года тому назад, поражала своим авантюризмом, наглостью и средневековостью. И ведь почти получилось! Сначала самозванец пообщался с местной резидентурой, которая ввела его в курс 'кто есть ху', затем этот лже-Иван дождался, пока губернатор с большей частью дружины отправится на северо-восток острова наводить порядок среди переселенцев из Новограда, и – вуаля!

Получите и распишитесь. Явление Христа народу.

– Сначала он тут речь толкнул. В твоём стиле, хорошую речь, Ваня. Всех недовольных приголубил, а следом – десант. Пока опомнились – всех способных держать оружие уже в крепости заперли. Чудо, что никого не убили. Они немного не успели. Курсанта одного проглядели. Тот успел в Юрьево сбежать. Юрьево они тоже под контроль взяли, но телеграмма в немецкую слободу и в Бахчисарай уже ушла. Вот так вот, Вань. Мы лошадей вусмерть загнали, но успели. Они все наши суда барахлом забили и уже собрались отчаливать. С бабами нашими.

Маляренко представил себя на месте Олега и закаменел.

– И? Что ты с ними сделал?

– Ничего, Ваня, ничего. Обошлись без крови. Так. Кулаками помахали и всё. Я только самозванца на кол посадил. А остальных – в каменоломню. Их Спиридонов только этой весной выкупил под честное слово, что глаз с них не спустит.

Ладно, Иван. Это всё лирика. Суть в чём. Первое. Хочешь верь, хочешь не верь, но я тебе, Ваня, друг. И всегда другом буду. И все, кто здесь сидит, тоже твои друзья. Но, Ваня, сам понимаешь…

'Своя рубашка ближе к телу… да это понятно, Степанов, что дальше?'

У Вани было только одно желание. Чтобы вся эта хрень как можно быстрее закончилась.

– Второе. Здесь две двери. За одной стоят солдаты. С ними ты прямиком, без всяких судов, следствий и прощальных речей отправишься на кол. Кляп в рот – и вперёд. Без вариантов. За другой – домашний арест. Вернее, хуторской арест. Новое имя. Борода. Надзор и твоё честное слово, что ты не сбежишь. Алина!

'Здраааасьте! Кого я вижу!'

Первая любовь Ивана в этом новом, странном мире была всё так же стройна, подтянута и лишь сетка глубоких морщин на лице давала понять, что женщине уже далеко за сорок.

– Привет, Маляренко, – серые стальные глаза Алины смотрели на Ивана жёстко и без малейшего удивления, – я всегда знала, что ты ещё объявишься. Есть дело. Поговорим?

Алина Ринатовна была 'закупной', что, в общем, среди старожилов было чрезвычайной редкостью. Ещё десять лет тому назад её муж, тот самый молодой и улыбчивый умелец из мастерской дяди Геры, решил, что 'хватит на дядю горбатиться' и взял у мамы Нади кредит под будущий хутор. Алина, занятая новорожденными близнецами, против мужа не пошла и, продав дом в Бахчисарае, будущие хуторяне перебрались 'за город'. Бригада строителей поставила домик, навес для скота, птичник, вырыла погреб и, получив в качестве оплаты ВСЕ деньги из займа, отвалила домой. Муж Алины вцепился в землю как голодный волк в добычу, да и сама женщина, отлично понимая, что всё это делается для её детей, от мужа не отставала. За три года супруги обжились, развели изрядное количество птицы и разбили несколько здоровенных огородов.

А потом пришла беда. Хозяин хутора на поделил охотничью тропу с медведем и с тех пор, вот уже много лет всё хозяйство Алина тянула одна. И надежды повторно выйти замуж у неё не было никакой. С точки зрения немногих Крымских холостяков и молодых парней, приданое у неё было ни к чёрту. Разруха на хуторе, четверо сыновей и, самое главное, огромный долг, камнем висевший у Алины на шее. Пеня за просроченные платежи росла как на дрожжах, а 'входить в положение' несчастной женщины мытарь северо-восточного округа и не думал.

– А позавчера за мной Олег Николаевич прислал. Рассказал мне всё и…

Историю женщины Ваня выслушал равнодушно и без всякого интереса, план Степанова был прост, ясен и незамысловат. Простить долг в обмен на пригляд.

'Ну-ну…'

Маляренко прервал рассказ Алины. Интересовало его совсем другое.

– Алька, – Иван всё так же торчал на табуретке посреди зала, не обращая ни малейшего внимания ни на губернатора, ни на остальных мужчин, напряжённо ожидающих его решения, – Алька. Ответь мне – ПОЧЕМУ?

Алина его поняла. Женщина бросила отчаянно-умоляющий взгляд на Степанова, но не встретив сочувствия, ответила.

– Ты, Иван, страшный. И злой. Ты хороший злой человек. Я всегда тебя боялась. И никогда не любила. Мне надо было выжить. Просто выжить, а когда я поняла, что не сдохну, – женщина выпрямилась и принялась чеканить слова, – как собака бездомная, от голода, то я сразу…

– Я понял!

Маляренко кусал губу. Слушать о себе такое было, мягко говоря, неприятно.

'Я злой хороший человек'

– А сейчас? Не боишься?

– Боюсь. Но ещё больше я боюсь каменоломен для своих мальчишек!

В ответ на вопросительный взгляд Ивана, Степанов только поморщился.

– Долг отца на сыновей идёт. Так на Совете решили. Были бы дочери… замуж ушли и всё… Алина бы просто всё бросила, и уехала бы к любой из дочек в приживалки. И нет спроса.

Ваня подивился таким занятным правилам, но промолчал. Серый и Толстый старательно отворачивались и только Лужины внимательно изучали его лицо.

'Бундесбюргеры сраные!'

Умом Маляренко понимал позицию бывших друзей. Быт налажен. Жизнь налажена. Семьи, дети, хозяйство. И всё это можно потерять, если община пойдёт вразнос.

А жизнь, сука, такая штука, что это запросто может произойти.

Иван снова посмотрел на друзей. Серый изучал стол, Юрка – потолок. Сердце Вани обливалось кровью. Как ни крути – это предательство. Самых близких друзей.

Зубы скрипнули.

'Ну что ж за блядство то такое, а?! Сначала я предал девочек, потом потерял семью, детей, теперь вот и их…'

– Ты плохо выглядишь, Маляренко, – Алина прервала молчание, – ты когда ел в последний раз?

Ваня сдулся. Тупой голод и дикая жажда прогнали прочь и злость и разочарование и все мысли.