Руфь Уолкер - Викки

— Старыми фотографиями?

— Да, с фотографиями отца: начиная с детства и до его учебы в университете.

— Ты ничего не стала брать оттуда, правда ведь? — осторожно спросила Мара, чувствуя, как забилось у нее сердце.

— Я взяла фотографию отца с выпускной церемонии. И открытку с изображением матери.

Мара подавила вздох, скрывая свое разочарование. Она отдала бы все на свете за детский снимок Джейма.

— Мистеру Сен-Клеру не стоило так безжалостно отрывать тебя от твоих корней, — высказалась она вслух.

— Дедушка жесток. Я до самого последнего времени не понимала этого. Когда он ругал или наказывал меня, мне казалось, что он делает это ради моего же блага. Но теперь я понимаю, что ему просто нравилось быть таким жестоким, и для этого он искал любой, даже самый пустяковый предлог. Как бы я ни старалась — его все не устраивало. Подозреваю, что таким способом он сводил счеты с моими покойными родителями.

— И поэтому ты убежала с первым же мужчиной, который попался на твоем пути?

— Нет-нет! Все было не так.

И Викки рассказала Маре обо всем, не упустив ни одной детали, а потом спросила чуть не плача:

— А куда еще мне было идти? Я не знаю. Но теперь мне начинает казаться, что я допустила ошибку. Джим меня иногда пугает — понимаете, о чем я говорю?

У Мары по спине пробежал холодок. Конечно же, она понимала, о чем говорит Викки, — какие тут могут быть вопросы? Неужели это правда, что все в мире движется по кругу? Она вспомнила собственный страх перед Лео, вспомнила, чем все это кончилось, — он лишил ее самого дорогого человека на свете. Так неужели дочке придется пережить что-то подобное?

— Ты боишься физического насилия? А разве он не бил тебя раньше?

— Бил. И я знаю, что это может повториться. Я его совершенно не понимаю. Такое впечатление, что я как живой человек для него не существую, я просто символизирую для него нечто, к чему он отчаянно стремится, но чего не может достичь.

Мара помолчала. Один к одному ее отношения с Лео: для того она тоже была чем-то недостижимым, и он от этого бесился. Просто поразительно, что эта не искушенная в жизни и в людях девочка с такой ясностью поставила диагноз — если, конечно, она и в самом деле искренна. По-видимому, этот парень, Райли, заурядный пьяница, а пьяницы отличаются непредсказуемостью — никогда не знаешь, чего от них ждать.

— Между прочим, некоторые мужчины просто уверены, что их женщины жить не могут без побоев, — сказала она. — Ты сама не провоцировала его на такого рода поведение?

Глаза Викки сверкнули.

— Нет. Я ему сказала, что если он еще хоть раз ударит меня, я уйду. С тех пор он меня пока не трогал.

Мара закивала, чувствуя, будто у нее с души свалился камень.

— Лучшее, что я могу тебе посоветовать, — это развязаться с Джимом как можно скорее.

— Согласна, поэтому я и пытаюсь найти себе другую работу. Я хотела поговорить с кем-нибудь из владельцев ларьков, но если последнее слово за Майклом Брадфордом, то у меня, как я понимаю, ничего не получится.

— У тебя нет денег?

— Джим ни разу не выплатил мне жалованья. У него всегда полно оправданий, но я подозреваю, что он таким способом просто пытается меня удержать. Но теперь я дам ему понять, что вечно так продолжаться не может. — Она поймала взгляд Мары, и лицо ее снова залилось краской. — Только вы не подумайте, что я пришла сюда, чтобы просить денег… Ну, я пойду…

Она поднялась со стула — молодая, гибкая, по-королевски независимая.

— Благодарю вас за чай, — сказала она и вышла.

Из-за полога показалась Кланки.

— Право, она какая-то ледышка! — негодовала Кланки. — Ничего не спросила про мать, один-единственный вопрос об отце… Просто удивительно, до чего могут быть непохожи друг на друга люди, даже если они родственники! Джейм был такой теплый и отзывчивый.

— Ну, Джейма ты поначалу тоже не жаловала! А потом, кто знает, может быть, она такая же под своей ледяной оболочкой? — отозвалась Мара.

— Возможно. А вдруг она пошла в своего деда? — Кланки критически взглянула на окаменевшее лицо Мары. — Оставь ее, Мара. Ей не пять лет. Она должна сама все решить, сама отвоевать себе место в жизни.

Не дождавшись ответа, Кланки начала убирать со стола.

— Давай-ка лучше приготовимся к работе.

— Ты права, — со вздохом сказала Мара. — В нынешней ситуации цирк не проживет без моих двенадцати процентов.

— А не предложить ли им двадцать пять? — усмехнулась Кланки.

— Черта с два! — возмутилась Мара, и только тут сообразила, что Кланки просто дразнит ее. Гордо вскинув голову, она двинулась в спальню, но на душе у нее уже посветлело. Что-что, а поднять настроение лучше Кланки не умеет никто. Славная компаньонка, бесценный друг! Если бы Мара могла такой же дружбой одарить свою дочь, пусть между ними с первого взгляда и нет почти ничего общего…

На лицо Мара наложила новый слой грима и припудрила шрамы пудрой разного тона. Полностью скрыть их было нельзя, но теперь они все же не так бросались в глаза. В свое время она погоревала по поводу своего жестокого жребия, но недолго. Она давно уже свыклась со шрамами, а иногда ей даже казалось, что они придают ей шарма.

Но зачем ей вдруг понадобилось говорить девочке, что она знала Принцессу Мару и Джейма? И что она в курсе, кто такая Викки? Удивительно, но Викки не воспользовалась возможностью побольше узнать о родителях… Тут что-то есть: Мара заметила настороженность в холодных синих глазах, какой-то непреодолимый барьер на пути к откровенности. Во-первых, Викки могло смущать, что она — дочь циркачки, во-вторых… во-вторых, она могла воздержаться от расспросов из боязни узнать, что ее мать — цыганка.

Как бы ни менялся окружающий мир, предрассудки никогда полностью не исчезают, особенно если речь идет о предубеждении против цыган — во многом обоснованном и прочно укоренившемся. Почему-то это обстоятельство угнетало Мару сейчас гораздо больше, чем после изгнания из племени. Наверное, потому, что она недавно узнала: наряду с евреями нацисты уничтожили в концлагерях целые таборы ее соплеменников…

Закончив одеваться, Мара открыла шкатулку, чтобы выбрать золотую цепочку. Забавно, но блеск золота был мил ей сейчас не меньше, чем в молодые годы. Говорят, что последняя радость старости — это страсть к накопительству, но в ее случае речь шла скорее о привязанности к своим украшениям. Она видела многих старух, на морщинистых шеях и запястьях которых мерцали драгоценные камни, и когда дело доходило до гадания, то на первом месте у них всегда были деньги, потом — здоровье и семья, и лишь в самом конце — мужчины.

Что ж, выходит она еще не очень старая? Она по-прежнему красивая женщина — не так ли назвал Мару журналист, написавший статью о ней в «Брунсвик геральд»?