Елена Арсеньева - Пани царица

Маленький желтолицый человечек оказался очень добродушен и охотно поклялся Заруцкому молчать – тем паче что до смерти боялся легендарного атамана. Труднее было с девчонками, которые видели, как Манюня кинулась в реку. В конце концов Заруцкий поладил и с ними – наполовину застращал, наполовину задобрил деньгами. Теперь по всем рассказам единогласно выходило так, что Манюня нечаянно сорвалась в реку с обрыва, который внезапно начал осыпаться у нее под ногами, а Заруцкий – раненый, хромой – не успел ее спасти.

Красавицу похоронили как положено, по обряду, и у Заруцкого слегка отлегло от души. Хотя ложь его была шита белыми нитками и он не сомневался, что правда, рано ли поздно, выйдет наружу, да и так ведома людям проницательным, все же совесть его была чиста перед Манюней. Но слышать, как глупый старик возвеличивает того, кто стал причиною гибели его внучки, слышать, с какой ненавистью говорит он о Марине, Заруцкий не мог. Предчувствие говорило ему, что Димитрий задумал расправиться с женой. И атаман был готов на все, чтобы охранить женщину, которую любил без памяти.

– Царицею стала бы, говоришь? – повторил он, с ненавистью глядя на старика. – Да что ты знаешь, глупец! Возвеличиваешь обманщика, а ведь именно из-за него Манюня в воду кинулась и жизни лишилась! Да-да! Она вовсе не упала с обрыва нечаянно – она убила себя, когда ее ненаглядный Гриня другую за себя взял, а ее прогнал, да еще наказал казаку приколоть ее где-нибудь втихаря. Только потому, что боялся: Манюня его с пани Мариной поссорит. На всякий случай велел убить! Вот она и не перенесла этого. А тебе полно Марину Юрьевну оговаривать – небось всем известно, как она не хотела идти за нового Димитрия. Отец уговорил да поляки, да монах этот, который был при Димитрии, а потом убрел неведомо куда.

Матвеич побелел. Заруцкий ожидал, что старик набросится на него с кулаками, начнет спорить, мол, не могла Манюня покончить с собой, однако Матвеич молчал. Потом вдруг сгорбился и тихо-тихо заплакал – так жалобно, как плачут только старики и дети… И атаман понял: Матвеич это давно подозревал, но не давал веры себе, потому что после гибели Манюни один остался у него свет в окошке: Гриня, Юшка – Димитрий. И вот этот свет погас.

Заруцкий мысленно попросил у Манюни прощения. Но теперь он должен был спасать женщину, которую любил, спасать своего ребенка!

– Коли не веришь, – угрюмо пробормотал он, – могу Репку кликнуть, подтвердит.

– Какую еще Репку? – полным слез голосом спросил Матвеич.

– Не какую, а какого, – невесело усмехнулся Заруцкий. – Это болдырь, полутатарин, которому Димитрий и приказал Манюню на копейцо вздеть. А он ее пожалел. Я потом с него слово взял, что он никому правды не скажет, но, если велишь, покличу его и от клятвы разрешу.

Матвеич тяжело вздохнул:

– Покличь.

Пришел Репка, служивший теперь в сотнях Заруцкого, и, побуждаемый атаманом, еще раз рассказал несчастному старику, как все было в тот день – последний день жизни Манюни.

Матвеич долго потом всхлипывал, сморкался, стенал, надрывая душу Заруцкому, наконец успокоился и сказал:

– Ладно, Иван Мартынович. Ничего я ему не скажу – сам знаешь, про что. А то еще, не ровен час, убьет тебя наш супостат. Он же сущая собака на сене – сам не ам и другому не дам. А уж злобный, а уж мстительный… Сызмала такой был, я ведь его во-он с каких годов помню, – он показал невысоко над землей. – Бедный наш боярин Александр Никитич на своей шкуре это испытал, да и другие многие. Промолчу. Только ты сам поберегись несколько денечков.

– Почему несколько? – насторожился Заруцкий. – Что ты задумал, старик?

– Там увидишь, – ухмыльнулся Матвеич. – Позволь мне только с Репкой поговорить и не спрашивай, о чем! А еще позволь послать его по одному делу. В память о Манюне тебя слезно молю!

Ну что было Заруцкому делать, как не согласиться! Он ничего не понимал и не знал, кроме одного: Матвеич спешно послал Репку аж в лагерь касимовских татар с наказом непременно найти Петра Урусова, крещеного татарина, замещавшего теперь в войске Ураз-Махмета.

Миновало несколько дней, за время которых Заруцкий исподтишка наблюдал за Димитрием, словно охотник, выслеживающий добычу. Хоть и обещал ему Матвеич, что угомонит царька, а все ж ныло сердце атамана от тревоги. Марина же избегала его, не хотела и слова сказать. А впрочем, она мало выходила из дому – все хворала после родов. И Барбара была при ней неотлучно, никак не поговоришь…

И вот именно в это время в Калугу пришел на рысях татарский отряд с предложением Димитрию: принять его под свои знамена. Во главе были касимовец Петр Урусов и его брат.

Ох, как обрадовался Димитрий! Пошли пиры, а потом татары попросили устроить для них псовую охоту.

Как-то так получилось, что отправились немногие: Петр Урусов с братом, и еще самые близкие им люди, да Димитрий с Матвеичем и несколькими боярами. Взяли с собой и Стефку.

Она очень любила охоту, а уж верхом ездила – казак позавидует. Изумляла она Димитрия и своим владением саблей, и меткостью стрельбы. Нет, Стефка никогда не была обузою на охоте, поэтому он взял любовницу без спора.

Марина только вздохнула завистливо, глядя, как выезжает кавалькада из ворот. До чего же она сама любила охотиться там, в Самборе! Но все это осталось в прошлом, а о прошлом Марина старалась не вспоминать. День был для охоты горазд – ясный, солнечный, морозный, но тихий. Однако удача не шла. В конце концов всем надоело попусту мотаться по лесу – подъехали к заранее разбитому шатру, отобедали, выпили крепко… настолько крепко, что после этого Димитрий и Стефка верхом ехать уже не могли. Раскинулись в нарочно для всякого случая взятых санях, смеялись, болтали с Петром Урусовым и его братом, ехавшими по обе стороны саней. Тут же мотался на саврасой, мохноногой лошаденке и Матвеич…

И вот Петр оглянулся на далеко растянувшихся по дороге бояр и негромко спросил Димитрия:

– Сделай милость, государь, покажи то место, где ты моего царя Ураз-Махмета в Оку сунул?

Стефка глаза вытаращила, ничего не понимая, дивясь такой наглости. А с Димитрия мгновенно слетело благодушие:

– Что ты сказал, морда татарская?! Да как ты смеешь?! Ураз-Махмет сам меня чуть на тот свет не отправил, он засаду…

– Врешь! – вздохнул Урусов. – Врешь ты все. Ты царя за то убил, что боялся, как бы он сына своего от тебя не увел и конников его к полякам не переманил. Я знаю, как дело было. Только в тот день вы за лесом от других охотников скрылись, как ты и дружки твои, Михаил Бутурлин и Игнатий Михнев, на царя напали и закололи его кинжалами. Бросили убитого в Оку, а потом назад поскакали, крича, что на вас напали… Так вот прошу тебя: покажи, где мой царь встретил свой смертный час. Тогда, быть может, я тебя и прощу…