Виктория Холт - Избранницы короля

Что ж удивляться, что король, любивший окружать себя дорогими ему людьми, иногда грустил. Как было хорошо в детстве, когда все они жили одной семьей — счастливой семьей, потому что родители относились друг к другу с нежностью, а король Карл Первый был к тому же любящим отцом. Но то было давно, еще до того, как старший сын начал отчаянно противиться жесткой материнской воле. От тех времен мать запомнилась ему как маленькая властная женщина, вечно стремившаяся кого-то в чем-то уличить или переубедить, скорая на расправу, но зато полная горячей нежности, в счастливые минуты изливавшейся на ближних в виде удушающих объятий и ласковых поцелуев... Да, Карлу очень не хватало сейчас его семьи — потому что ему так нужны были нежность и ласка! Он искренне страдал, когда его близкие, один за другим, уходили из жизни.

Разглядывая проклюнувшуюся в Лекарственном саду новую травку, он вдруг вспомнил свой недавний ужас при мысли о том, что Минетта, его любимая сестра, тоже может умереть. Оглушенный почти одновременной потерей брата и старшей сестры, он ждал теперь от судьбы удара самого жестокого. Но Минетта, слава Богу, не умерла. Теперь она уже вернулась во Францию и готовилась идти под венец с братом французского короля; а значит, каждую неделю Карл, как и прежде, будет получать от нее теплые письма, напоминающие об их сердечной привязанности.

Да, пока у него оставалась любимая сестра и корона Англии в придачу, не стоило, пожалуй, тосковать: ведь развлечений в Уайтхолле всегда было великое множество. С другой стороны, развлекаться без передышки тоже ни к чему — можно набить оскомину. Так или иначе, смерть брата Генриха и сестры Марии заставила Карла с еще большей нежностью взглянуть на милую Минетту.

Заботили короля и его подданные. Возможно, они ожидали от него слишком многого и теперь начали постепенно разочаровываться? Но разве с возвращением короля старые пороки могли сами собою искорениться? Разве король — волшебник, который с высоты своего монаршего величия может щедрою рукою раздавать поместья, отменять налоги и одновременно устраивать подданным пышные празднества? Увы, у него нет волшебного эликсира! Боже, сколько просителей постоянно толпится в Каменной галерее, ведущей в Королевские апартаменты! И каждый, разумеется, свято хранил верность королю в годы его изгнания!.. «Сир, позвольте напомнить вам о том, что я... Я!.. Я!.. Помог Вашему величеству взойти на престол!..» — «Сир, у меня был дом и земли, но все забрал самозваный парламент...» — «Сир, надеюсь, что ваше восстановление в правах будет и нашим восстановлением в правах...»

Обещать было легко, пожалуй, даже слишком легко. Он прекрасно понимал каждого из них и желал бы дать им все, о чем они просили: ведь они действительно хранили верность королю, и помогали ему взойти на престол, и земли их были отобраны парламентом... Но что он мог сделать? Отбирать поместья у новых владельцев, тоже именовавших себя верноподданными королями передавать их старым? А где взять дома и замки, разрушенные до основания?..

Поэтому, возвращаясь в свои покои, король всегда чуть не бегом проскакивал Каменную галерею. Просители падали перед ним ниц, но он — со словами «Благослови вас Господь!» — устремлялся вперед такими гигантскими шагами, что поспеть за ним можно было разве что вприпрыжку. Он не смел останавливаться, зная, что не сможет тогда удержаться от обещаний, кои выполнить не властен.

Зачем они не хотят оставить его в покое? В каждодневных утехах он, возможно, забыл бы свою печаль. Его любимым развлечением были неторопливые прогулки по парку в сопровождении верных спаниелей, а также приятелей, блещущих остроумием, и милейших — и непременно красивейших — придворных дам. Выслушивать эпиграммы на самого себя (а он с самого начала дал всем понять, что Его королевское величество может служить таким же предметом для колкостей, как и все остальные); умиляться грации и изяществу дам; перешептываться с ними украдкой; ловить их нежные ручки и договариваться о встрече, улучив минуту, когда рядом окажется поменьше свидетелей, — о, какое блаженство! Карл готов был хоть всю жизнь провести в этих неспешных прогулках.

В ноябре армия, по совету Гайда, была распущена — шаг, на который Карл решился скрепя сердце. Но содержание войска требовало денег, а их-то у короля и не было. Временами ему казалось, что, став королем, он по сути остался таким же нищим, как и прежде: ведь хотя его доходы увеличились, но и расходы неизмеримо возросли. В результате от всего войска остались лишь два полка генерала Монка — Колдстримский и второй, конный, — и еще один, только что выведенный из проданного французам Дюнкерка; Карл нарек его «гвардейским» и намеревался построить впоследствии на его основе постоянную армию.

Однако был еще один вопрос, в котором Карл расходился со своими министрами не менее, чем в вопросе сокращения расходов: то было мщение.

Во всей Англии, по-видимому, один только король не алкал ничьей крови. Ему казалось, что с прошлым уже покончено: ведь его многолетние скитания позади, он на троне — так пусть же народ веселится и радуется. Но «Нет!» — сказали его министры, и «Нет!» — сказал народ. Отец нынешнего короля принял мученическую смерть, и его убийцы не должны остаться безнаказанными!.. И был суд, и все изменники были приговорены к самой жестокой и мучительной казни.

Карл содрогнулся, вспоминая сейчас, как это происходило. Будь на то его воля, он помиловал бы всех: ведь преступники были убеждены в собственной правоте и искренне считали себя не убийцами, но вершителями правосудия. Что делать, таково было их понимание правосудия! И Карл, всегда с нежностью вспоминавший убитого этими людьми отца, Карл, по их вине познавший долгие годы изгнания и нищеты, — Карл, один среди всех, не жаждал мщения. В октябре десять главных зачинщиков были казнены; остальные дожидались своего часа. Но чаша терпения короля уже переполнилась.

— Избавьте меня наконец от всех этих виселиц! — воскликнул он. — Я хочу покоя!..

Он уговорил своих советников сбросить со счетов этих жалких людишек, трепещущих в ожидании кары, и обратить взоры на истинных врагов его отца, пусть даже умерших. Вследствие этого тела Кромвеля, Прайда и Иретона были извлечены из своих могил, обезглавлены, а их головы выставлены для всеобщего обозрения перед Вестминстер-холлом. Последнее, конечно, явилось ужаснейшим испытанием для человека брезгливого, каким был король, — но трупам хотя бы не было больно. «Лучше уж мучиться брезгливостью, чем раскаянием», — думал Карл. Что же касается мести, то он вообще считал ее уделом неудачников. «Добившимся успеха, — говорил он, — недосуг предаваться суете». И, пребывая сейчас в сердце своей страны и своего народа, он готов был простить своих врагов, как Господь, надеялся он, простит ему когда-нибудь его многочисленные прегрешения.