Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины

Александр Васильевич быстро перевел глаза на девушку, потом снова посмотрел на Черкасскую, приподнял брови и окинул выразительным взглядом галерею, по которой приближалась к ним императрица. Дарья Александровна кивнула, и глаза ее благодарно повлажнели: итак, дорогой друг былых дней все правильно понял, он поможет, не зря она предприняла эту дерзкую вылазку во дворец! Храповицкому было неведомо, какие связи, свои или супруга своего, пустила в ход Дарья Александровна, чтобы попасть к «малому выходу» государыни, во время которого, удачно попавшись на глаза императрицы и рискнув обратиться к ней с просьбою, можно было сыскать решения множества трудных, порой казавшихся неразрешимыми житейских вопросов. Однако сама заговорить с государыней она не решалась, да это и считалось неприличным. В случае такой дерзости Екатерина Алексеевна могла оказаться мила и любезна с каким-нибудь инвалидом времен Миниховых побед под Очаковым или, скажем, с промышленником, явившимся просить откупов, однако запросто прошла бы мимо Черкасской, не заметив ее, – просто потому, что та была, в представлении императрицы, вполне благополучна, а значит, могла обойтись и без монаршей милости. Но если статс-секретарь обратит внимание государыни на Черкасскую, ее величество проявит величайшую внимательность. Конечно, Дарья Александровна на это и рассчитывала. И не ошиблась.

– Ваше величество, будьте милосердны, помогите пристроить сироту!

С этими словами Черкасская нырнула в таком глубоком реверансе, что со стороны могло показаться, будто она утонула в своих фижмах. Девица, до того стоявшая навытяжку рядом и расширенными, недоверчивыми глазами глазевшая на императрицу, спохватилась, что надобно последовать тетушкиному примеру, но совершила гораздо менее удачный нырок и едва не упала на колени.

Вокруг послышались смешки.

– It is severe, – возмущенно прошептал кто-то рядом с Храповицким, и тот узнал голос английского посла Аллейна Фитцгерберта.

Это жестоко, ишь ты! Всякий двор жесток и насмешлив, русские не хуже и не лучше других. Что ж это так разжалобило невозмутимого британца? Неужели скромные прелести мадемуазель Щербатовой, туго затянутые в корсет и тщательно прикрытые черным гродетуром [6] Плотная шелковая ткань, весьма популярная в описываемое время, иногда называвшаяся просто «гро». ?

Черкасская тоже была в глубоком трауре, однако для своих грудей сделала хоть малое, но все же послабление, а племянницу затянула шнуровкой, словно задушить собралась.

Между тем императрица тоже посмотрела на смущенную девушку сочувственно.

– Встань, милая, – сказала, улыбаясь. – Вижу рядом с тобой княгиню Дарью Александровну – это не ты ли ее племянница, княжна Дарья Щербатова? Что-то лицо мне твое знакомо, словно бы видела я тебя прежде… Нет, говоришь? Да я и сама знаю, что нет, а вот поди ж ты… Ладно, коли вспомню, то скажу. Так вот о твоем деле. Это не о тебе ли просил меня вчера светлейший князь Григорий Александрович? Я читала твое к нему письмо. С большим достоинством просьба твоя высказана, понравилось мне.

Княгиня Черкасская сделала какое-то странное движение, словно пыталась выбраться из глубины своих фижм, однако не посмела. Впрочем, Храповицкий увидал промельк несказанного изумления на ее лице. Похоже, о том, что племянница писала Потемкину, тетушка и слыхом не слыхивала.

Девица Щербатова разогнула колени и встала. Похоже, ей было неловко, что хитрость с Потемкиным так внезапно вскрылась.

– Простите, ваше величество, и вы, тетушка, – пробормотала она, краснея и запинаясь. – Но вы, ma tante, держали в тайне, какую участь мне готовили, я опасалась монастырского заточения… посему и решила молить о милости светлейшего князя, уповая, что он помнит: отец мой, прежде чем снискать себе немилость монаршую, снискивал и многие милости, причем за дело.

Лицо Черкасской, все еще погруженной в свои юбки, видимо посерело, и Храповицкий понял, в каком ужасном состоянии пребывает сейчас его бывшая пассия: московская сиротка не только обошла ее на вороных, устроив свою судьбу собственными руками, но и заодно, словно невзначай, накляузничала на нее и светлейшему князю, человеку всесильному в раздаче монарших изволений, и самой императрице.

«Ловкая девка», – подумал Храповицкий неодобрительно: он практически ничего еще не знал о девице Щербатовой, однако кознями против его бывшей возлюбленной она немедленно заслужила его холодность. И если бы сейчас государыня спросила его, как спрашивала частенько: что-де ты обо всем этом думаешь, Александр Васильевич, как нам быть с этой молодой особою? – он бы отозвался неодобрительно. И, глядишь, Екатерина Алексеевна отвернулась бы от этой слишком, на взгляд статс-секретаря, пронырливой худышки. Обычно свойственное ему чувство справедливости сейчас было заслонено тем неловким положением, в которое попала княгиня Черкасская. К тому же ему вдруг стало ясно, что она не поднимается не только потому, что не смеет сделать это без разрешения императрицы. Видно было, что каркас, на котором держались юбки, погнулся, приковав ее к земле, теперь Дарье Александровне ни за что не выпрямиться без посторонней помощи!

Однако сейчас нечего было и думать спешить к ней на подмогу.

А между тем Екатерина Алексеевна, похоже, и не намеревалась спрашивать одобрения у верного слуги. Она снова улыбнулась Щербатовой и проговорила:

– Решено твое дело, княжна. Сейчас отведут тебя на половину фрейлин, под присмотр баронессы Матльтвиц, она займется твоим воспитанием. – И, не слушая лепета девицы, которая от радости издавала какие-то бессвязные звуки, обернулась к стайке фрейлин, сгрудившихся чуть поодаль от своей госпожи, с любопытством разглядывая новенькую: – Марья Васильевна, Марьюшка, окажи мне услугу, отведи эту девицу к баронессе.

Обогнув фаворита, Александра Мамонова-Дмитриева, который стоял прямо позади императрицы и со скучающим видом мерил взором участников сей сцены, вперед вышла высокая рябоватая девушка. Синее шелковое платье сидело на ней так, словно было ей совершенно чужим. Звали ее Марья Васильевна Шкурина, и это была дочь человека, который некогда оказывал императрице услуги наиделикатнейшего свойства и был ею горячо любим и уважаем. Именно в память о его великих заслугах Екатерина приблизила к себе и сделала фрейлиной его дочь.

Девушка унаследовала невзрачность отца, однако лучистая улыбка совершенно преображала ее лицо.

Вот и сейчас – лишь только она посмотрела на перепуганную Щербатову и улыбнулась ей, все окружающие сразу поняли, что Марья Васильевна взяла новенькую под свое покровительство и девушки непременно станут подругами.