Гелена Мнишек - Майорат Михоровский

Майорат обнял ее за плечи, коснулся губами светлых волос:

— Не бойся, девочка. Напрасные страхи. Потом я тебе все объясню…

Веранда скрывала их от посторонних взглядов, и Вальдемар спросил шепотом:

— Как с Юреком?

Люция вздрогнула, бросила нетерпеливо:

— Ничего. Все кончено.

— И никакой надежды?

— Никакой! Поговорим лучше о тебе, Вальди. Никуда не езди без охраны, хорошо?

— Через неделю я выезжаю в Белочеркассы. — Вальди!

— Мне ничего не грозит. До свиданья. Голубые глаза Люции полнились слезами:

— До свиданья, Вальди…

Экипаж тронулся, а она все стояла, прислонясь к дереву, охваченная тоской и сердечной болью. Потом ее кулачки решительно сжались, она грозно сдвинула брови и сказала громко, решительно:

— Нет! Он туда не поедет!

И, гордо откинув голову, прошла в особняк.

По дороге майорат с Брохвичем почти не разговаривали. Что-то пролегло между ними. Уже в Глембовичах Брохвич сказал:

— Завтра я уезжаю.

— Значит, мы оба думали о Люции? — спросил Михоровский.

— Я — нет. Теперь я знаю. Она любит другого… и я знаю, кого.

Но Вальдемар не стал поддерживать эту тему.

Волынские дубы, поднебесные гиганты, встряхивают могучими головами. Их зеленые гривы гордо возвышаются среди моря осенних красок, и ничто не в состоянии превзойти великанов.

Волынские дубы всегда тянулись к солнцу во всю силу тугих мускулов. Простирали ручищи меж кронами других деревьев, оставляли их внизу, вздымаясь все выше и выше, покоряя слабейших.

Волынские дубы, патриархи чащобы, суверены ее, опекуны… Они веками притягивали к себе молнии, защищая деревья пониже, они сопротивлялись разбойничьим налетам ураганов, давали густую тень, играя главную партию в лесном оркестре. Они первыми замечали издали возвращавшегося хозяина, первыми склоняли головы, приветствуя поклонами, как положено верным вассалам, майората Михоровского.

И их примеру следовал лес, златоглавый, стройны Целый океан пестрой листвы, шумящая бездна…

Майорат въехал в чащобу и остановился, удивленный поглощенный открывшимся зрелищем. Он показался самому себе крохотным, как песчинка, как атом.

Всадник застыл посреди бора, пораженный его мощью, сам став частицей жизни леса.

А лес играл яркими красками золотисто-радужную мелодию на радость взору.

Столько чудес сразу, столько богатства, столь живой силы… Бездна чудес!

На фоне зеленых сосен расцвел гигантский огней дракон, алые языки листьев пылают в солнечных лучах золотое пламя, рыжее, радужный дым! Это березы осенних пышных платьях предстают глазу завораживающей картиной лесного пожара. Буки и грабы окутаны: золотыми покрывалами, достигающими земли, золотая лавина листьев водопадами струится с кленов, бледно-золотистая у макушек, превращается чуть пониже серебряную пену — словно поток течет с гор, дробясь скалах…

Стрельчатые каскады алого и золотистого рисуют на фоне дубов картину величественной вечерней зари, павшие на мох листья искрятся одинокими звездочками .Султаны пурпурных перьев, усеянные самоцветами ленты, бесценные газовые вуали, тканные золотом турецкие ковры — все это бор, великолепная чащоба, вышитая бисером, препоясанная драгоценными поясами. Вот плакучая ива пылает розовым осенним румянцем, светлая, как заря, тихо лепечет под легким ветерком.

Что за мощь красоты, что за последнее, отчаяннее усилие удержать уходящее перед зимой великолепие красок!

Стоит ветру всколыхнуть кроны, в чащобе становит светлее, листья порхают, как райские пташки, ложа! на мох посреди пожухлых трав. Пышные плети хмеля, кудрявого, усыпанного созвездиями мягких шишек, шелестом тянутся к солнцу, оплетая стволы, прильну» к ветвям. И его жесткие листья, подобно всему окружающему, тоже наливаются горячими красками осени.

Дерева-колоссы в ярких нарядах залиты золотисто-алым сиянием солнечных лучей, они шумят тихо и величаво, разнося окрест шепот надежды и мечтаний.

Бор — как огромная армия под властью дубов-великанов, бор — словно неисчислимое множество живых душ, и каждая ощущает себя могучей и беспечной, наделенная поддержкой неисчислимых собратьев. Бор живет в шепоте собственных сказок, легенд и преданий. Порой он тоскует, мечтает, порой гневается. Здесь общая тоска, общая радость, общие тревоги…

Величественный, могучий бор… Майорат Михоровский, укрытый тенью чащобы, вдыхая ароматы осени, очарованный красками бора, упоенный чудесами природы, беседует со своей изболевшейся душой. Из сердца сто уходят печаль, и некие смутные угрызения, и бунт, и страшная тяжесть грустной доли. Краски леса прекрасны, но они означают лишь ежегодное умирание леса — а вот величие деревьев прибавляет сил, кровь в жилах крепнет, словно старое вино. Порой он чувствует себя могучим, способным сразиться с демонами — и резко, даже грубо, недрогнувшей рукой гонит прошлое, полное переживаний. Трагичнейшие моменты жизни отступают прочь, отдаляясь, слабея, а впереди чудятся некие великие свершения, и дожить до них цель бытия, а осуществить — его главная, задача на этой земле. Не оглядываться! Прошлое мертво! Вперед! Черный коридор, ведущий в катакомбы печальных воспоминаний, следует наглухо занавесить траурным покрывалом и никогда больше не заглядывать туда. Не отступать, вообще не останавливаться!

Вперед! Вперед!

Стать величественным и властным, как эти дубы!

Но стоит ли? Можно ли изведать райское наслаждение и адские муки, а потом забыть о них? Тот, кто пережил рай на земле, не сгинет ли в пламени чистилища?

А тоска? А горечь? Они клещами терзают изболевшуюся душу… Они не дадут забыть ничего и непременно замутят чистоту безмятежного покоя. От них спасенья нет. Сила воли и чувство долга — вот единственное, что может спасти. Так морфий помогает переносить боль. Судьба позволяет человеку пойти по прекрасной золотой дороге, сверкающей красками, озаренной сиянием, ступить в зачарованные края счастья, услышать шум ангельских крыл, самому пропеть благодатные гимны, неустанно звучащие в счастливой стране…

Позволяет… Чтобы потом грубо вырвать его из чудесного сада и вернуть в серую обыденную жизнь — так пепел остается после золотого костра, казавшегося вечным… И благодатная песнь переходит в причитанья, поминания становятся лишь источником печали…

Вальдемар вновь и вновь вспоминал свою жизнь, чувствуя, как разрывается его кровоточащее живое сердце. Он давно отринул юношеские мечтанья, угас пылавший некогда жар. Он стал неутомимым вечным тружеником, искавшим все новых мест для приложения сил, стремившимся к новым свершениям. Вместо счастья — груз дел…

Сумрак опустился в чащобу, послышались шепотки и шорохи, распространявшиеся от дубов к их младшим собратьям. Деревья желали друг другу спокойной ночи погружаясь в сон.