Лиз Карлайл - Тень скандала

— Конечно, — отозвался тот, роясь в ящике для инструментов. — В буфете.

Рутвен встал.

— Сидите, старина, пока не свалились, — сказал он. — Я принесу.

Порывшись в буфете, он нашел бутылку коньяка и три почти чистых бокала. Вернувшись к столу, маркиз наполнил бокалы, наблюдая краем глаза за своим молодым другом. Джефф лишь недавно стал лордом Бессетом, и новое положение лежало на его плечах тяжким бременем. Причин было несколько, но главной из них был тот факт, что он никогда не рассчитывал унаследовать графство.

В отличие от Рутвена, которого воспитывали как наследника титула и состояния его отца, Бессет стал наследником, когда его сводный брат внезапно умер. Горе еще больше осложнило его и без того непростую жизнь. Еще до получения наследства он сделал себе имя и состояние как партнер в фирме его отчима. Помимо своих многочисленных метафизических дарований, он был талантливым архитектором и художником.

Когда доктор тоже уселся за столом, Рутвен поднял свой бокал.

— За «Братство»!

Они молча выпили. Рутвен украдкой изучал тени под глазами Джеффа. Несмотря на случавшиеся порой размолвки, он был привязан к молодому человеку. Они были знакомы как члены «Братства» и случайно встретились в Северной Африке, где Джефф работал над проектом строительства, осуществляемого французской колониальной администрацией.

Рутвен и Лейзонби наткнулись на Джеффа в марокканском борделе, где того обчистила пара сомнительных французов. Собственно, это была первая встреча Рутвена с Лейзонби. Они оба пребывали в полубессознательном состоянии, лежа, голые, на обтянутых красным шелком кушетках, с кальяном посередине и двумя красотками, в сонном удовлетворении после того, что можно было назвать оргией.

Вышло так, что Рутвен, случайно посмотрев на своего партнера по кутежу, когда тот приподнялся, потянувшись за рубашкой, обнаружил на его теле отметину, которую нельзя было ни с чем спутать.

Эмблему Стража.

Голос Джеффа прервал его воспоминания.

— Нас попросили принять послушника, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Из Тосканы.

Рутвен нахмурился.

— В связи с чем?

— За парня ходатайствует один из адвокатов, — пояснил Джефф. — Синьор Витторио. Доктора говорят, что он умирает.

Рутвен бросил взгляд на фон Алтхаузена.

— Доктора часто предсказывают события, — заметил тот, — которые не сбываются.

— Он тяжело болен, — возразил Джефф, — и в Тоскане смутные времена.

— Идут разговоры о войне против Австрии, — добавил доктор, — и свержении герцога Леопольда.

— Совершенно верно, — кивнул Джефф. — Витторио решил, что парню лучше перебраться сюда.

— У него есть Дар?

— Как я понял, только потенциал, но достаточный, чтобы Витторио опасался, что юношу могут использовать.

Рутвену не понравилась эта идея. Слишком часто молодые люди, подобно Лейзонби в молодости, не были готовы посвятить себя «Братству». Или были слишком ожесточены, подобно ему самому. Некоторые приходили к этой жизни, как Джефф, смирившись с судьбой и пройдя обучение у своей бабки, шотландской ведуньи. Лучше вообще не принимать эту миссию, чем принять, но не всем сердцем.

— Нужно проголосовать, — сказал Джефф. — У меня три голоса. Лейзонби и Мандерс отсутствуют. Вы не прибегнете к вето?

Рутвен задумался. В свое время при основании Общества Святого Якова было предусмотрено двенадцать голосов с правом вето. Им повезло привлечь в «Братство» маститых ученых — подобных доктору фон Алтхаузену, — но голосование и ответственность за решения возлагались на Основателей.

— Он посвящен? — требовательно спросил он. — Есть ли у него отметина?

— Не знаю, — сказал Джефф. — Но он приедет сюда через несколько месяцев с сопроводительными бумагами от Витторио.

— Белкади это не понравится, — предупредил Рут-вен. — Он не любит итальянцев.

— Белкади не любит половину человечества, включая вас, — невозмутимо отозвался Джефф. — К тому же он не является Основателем.

— А итальянцы ненавидят Лондон, — подхватил Рутвен. — С его сыростью и промозглым воздухом. Кто-нибудь предупредил парня?

Фон Алтхаузен хмыкнул.

— Какая муха вас сегодня укусила, Рутвен? — пробормотал он. — Вам следовало бы принять его. Кто знает, кто из нас и когда понадобится? Лейзонби застрял в Шотландии, а Мандерс занят своими политическими делами.

В словах доктора был смысл. К тому же Витторио был достойным человеком, который служил «Братству» задолго до рождения Рутвена.

— Когда он родился? — спросил он.

— Четырнадцатого апреля, — ответил Джефф.

Рутвен отодвинул свой пустой бокал.

— Ладно, — сказал он. — Но сообщите Лейзонби.

— Непременно. — Джефф допил свое бренди и сделал движение, собираясь встать.

Рутвен удержал его за локоть.

— У меня сегодня скверное настроение. По-хорошему, меня следовало бы выпороть.

Джефф улыбнулся.

— Я бы занялся этим, но уже тысячу лет не спал. Сил нет.

Это была пытка, которую они с Джеффом разделяли — в отличие от Лейзонби. Тот спал как ребенок, а после пьянок храпел как паровоз. Рутвен указал головой на потолок.

— У меня наверху есть лекарство от бессонницы.

Лицо Джеффа приняло непроницаемое выражение.

— Боюсь, я покончил с этой привычкой еще в Марокко, старина.

Рутвен пожал плечами:

— Это не опиум.

— Опиум, гашиш… Все это губит мозги, Рутвен.

— Возможно, — отозвался Рутвен, — но как-то надо выживать.

Доктор поставил свой бокал.

— Могу только повторить, что это химические вещества, изменяющие состояние мозга, — сказал он, бросив предостерегающий взгляд на Рутвена. — Их нужно использовать исключительно для обрядов — и только если они способствуют извлечению информации, а не подавляют ее, — что не является вашим случаем. Я бы посоветовал вам отказаться от них.

— И напиваться до бесчувствия подобно половине лондонских джентльменов? — Рутвен резко поднялся. — Не вижу особой разницы.

— Как хотите, — отозвался доктор. — Но лучше не идти на поводу у собственных демонов.

— Вы говорите как человек, который их не имеет, — посетовал Рутвен.

Но правда заключалась в том, что он начал подозревать — друзья правы. Впервые за долгое время Рутвен усомнился, что его проблемы сводятся к бессоннице и видениям.

После приезда Аниши и Лукана с мальчиками стало еще хуже. В доме, полном близких ему людей, он чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. Возможно, потому, что ему приходилось держать их на расстоянии. Это стало его второй натурой — потребность отгородиться стеклянным экраном от тех, кого он любил. Он перестал понимать самого себя.

А теперь в его доме поселилась мадемуазель Готье. Красивая, элегантная девушка, заставлявшая его желать, чтобы это стекло разбилось, возбуждавшая все его защитные инстинкты и ничего не дававшая взамен. Отчасти потому, что он не знал, как попросить. Да и, честно говоря, не осмеливался.