Вера Рочестер - Месть еврея

— Я очень занят и мало выезжаю. К тому же,— добавил он тише,— умудренный опытом, я знаю, как на­до осторожно относиться к любезности аристократов, которые никогда не забывают, что имеют дело с кре­щеным евреем, а теперь в особенности, когда присутст­вие вашей светлости обязывает графа к еще большей строгости в выборе гостей.

— Ах, если вы избегаете моего присутствия, то это препятствие скоро исчезнет, я еду в Штирию, — сказала Валерия, нервно подергивая свой кружевной шарф.

— Вы искажаете смысл моих слов, княгиня. Я хотел только сказать, что боюсь своим присутствием возбудить воспоминание о печальной катастрофе.

Снова водворилось молчание, но княгиня, нервничая, прервала его новым и совершенно пустым вопросом.

— Можно узнать, что вы рисуете?

— Конечно. Только, я думаю, что вы не найдете интересной мою работу, это библейский сюжет. Я пред­назначил картину для благотворительного базара, где она будет скоро выставлена.

Говоря это, он отдернул зеленую занавесь, скрывав­шую его работу. При первом взгляде, брошенном на по­лотно, Валерия отшатнулась, изумленная.

Это была большая, почти оконченная картина, вопло­тившая в себе мысли и чувства, волновавшие ее автора. На ней изображена была Далила, обрезывавшая волосы у спавшего Самсона. Израильский герой был представ­лен лежащим, и его красивое бледное лицо выражало безмятежное спокойствие, а на полуоткрытых устах блуждала улыбка счастья, пряди его черных кудрей усы­пали покрывало и пол. Над спящим склонилась Далила, на ней была белая туника, а роскошные пепельные воло­сы рассыпались по спине и груди. В одной руке она дер­жала ножницы, в другой — прядь волос, а на обращен­ном к зрителям лице и в больших лазурных глазах обольстительницы застыло выражение беспечного и жес­токого торжества.

Валерия вспыхнула от досады и негодования.

— И вы посмеете выставить эту возмутительную кар­тину? — проговорила она едва внятным голосом.

— Но, Боже мой! Отчего же нет, княгиня? — отве­тил Гуго, тщательно закрывая полотно.— Сюжет, конеч­но, не нов, но значение его вечно. Не один Самсон на­шего времени должен был бы помнить этот урок и не от­давать себя, связанным по рукам и ногам, какой-нибудь Далиле, которая обманет его при случае, хотя бы из-за расового предубеждения, совершенно также, как и очаровательная филистимлянка, которая воображала, будто совершает достойное дело, продавая неосторожного еврея.

С пылающим лицом Валерия подошла к банкиру.

— Что значат эти намеки, г-н Мейер? За что вы сер­дитесь на меня теперь? Что я вам сделала? Вы словно хотите наказать меня за прошлое!

— Я сержусь? — повторил Гуго, спокойно и чуть на­смешливо, смотря на сверкающие гневом глаза Вале­рии.— Я хочу вас наказать за прошлое? По какому пра­ву? Как вы ужасно заблуждаетесь, княгиня. Я отлично знаю, что оба мы забыли увлечения нашей молодости, и каждому из нас судьба назначила свои обязанности! Мне погасить свой долг, любя и заботясь о детях князя, а вам — воспитывать вашего сына и оплакивать велико­душного человека, который так любил вас.

Слова банкира были прерваны криками и частыми окликами приближающихся голосов.

— Вас ищут, княгиня. Сюда! Здесь! — крикнул он, прислушиваясь.

Вскоре показался запыхавшийся лакей с шалями и зонтиками в руках.

— Слава Богу, что я нашел вашу светлость здоро­вой и невредимой. Вот уже с час времени, как мы с Баптисом вас ищем. Графиня очень беспокоится.

— А карета приехала за мной? — спросила Валерия, холодно принимая услугу Гуго, который, взяв от лакея шаль, накинул ее на плечи княгини.

— Да, ваша светлость, карета осталась шагов за сто отсюда, ближе нельзя подъехать.

— Так вас нужно донести на руках, княгиня,— ска­зал Вельден.— Дождь не перестает, и трава мокрая.

Валерия дала себя нести, слегка кивнув Гуго. Домой она вернулась в сильном волнении. Не отвечая на тревож­ные вопросы Антуанетты и ссылаясь на сильную головную боль, она заперлась в своей комнате. Слезы душили ее.

— Гадкий! Дерзкий! Сметь сравнивать меня с Далилой,— шептала она, бросаясь на диван и давая волю слезам и досаде.

В эту минуту она ненавидела Гуго и готова была растоптать его ногами.

Встревоженная и удивленная, графиня расспросила слуг, но узнав, что Валерия была укрыта от дождя Вельденом, догадалась о причине сильной головной боли, и, желая узнать подробности свидания, постучалась в дверь Валерии. Та не решалась с минуту отпирать, но затем впустила подругу и кинулась ей на шею.

— Боже мой! Что случилось с тобой, фея? Ты в та­ком отчаянии! Мне сказали, что ты встретила Мейера. Разве он позволил себе оскорбить тебя? В таком случае успокойся, Рудольф потребует от него объяснения.

— Он наговорил мне разных неприятностей и позво­лил себе издеваться надо мной,— отвечала раскрасневшаяся Валерия и прерывающимся голосом передала Ан­туанетте все, что произошло.

— Самсон и Далила — это его и мой портрет. И та­кую гнусность этот гадкий, злопамятный человек хочет вы­ставить напоказ,— заключила она, дрожа от негодования.

— Успокойся, Валерия, он хотел досадить тебе и не выставит картины. Хотя в его словах я не вижу ничего оскорбительного, и у вас обоих есть свои задачи. Ты видишь все в мрачном свете только потому, что стала слишком нервной, продолжительное уединение вредно для тебя, и я заставлю тебя выезжать эту зиму.

— Нет, нет, свет мне ненавистен. И здесь я не хочу оставаться, уеду в Штирию. Не удерживай меня, Антуа­нетта, я чувствую, что эта перемена будет мне полезна.

— Да, я начинаю думать, что ты права. Я сама тебя отвезу, побуду с тобой две недели, а в сентябре Рудольф приедет за тобой.

Успокоенная таким решением, Валерия приняла успо­коительные капли, а графиня, уложив ее, пошла к себе.

Пока беседовали приятельницы, из города вернулся Рудольф и занимался в кабинете, когда к нему вошла взволнованная жена.

— Что с тобой, дорогая? — спросил граф, целуя ее.— Я узндл от людей, что Валерия занемогла после прогулки. Серьезное что-нибудь?

— Нет, о здоровье ее не беспокойся. Но вообрази, что на этой злополучной прогулке она столкнулась с Мейером.

— Черт возьми! Надеюсь, что они не примирились,— с гримасой спросил граф.

— Чего ты, право, не выдумаешь. Совсем наоборот, он ее разобидел,— и она оживленно рассказала, что случилось. Но к ее глубокому удивлению Рудольф за­хохотал от души и долго не мог успокоиться.

— Экий дьявол! Он думает сломать упорство жен­щины, заставить ее стряхнуть ее равнодушие,— сказал он, успокоившись.— Бедная Валерия! Ха! Ха! Ха! Она — Далила! А Самсон с ума сходит от ревности с тех пор, как она овдовела. Оттого он такой и желчный, а бе­шенство свое изливает на полотне. Но успокой сестру: я поеду завтра же в Рюденгорф и устрою дело.