Марина Струк - В тебе моя жизнь...

С такой странной грустью в глазах и... да, Марина готова в этом поклясться! с нежностью Сергей смотрит на этот бег, на эту Сылу.

Она долго молчала, не решаясь откровенно спросить Сергея, страшась того ответа, что может получить. В голове снова и снова всплывала усмешка Анатоля, отраженная в зеркале в свете свечей. "… — Была там одна черкешенка… "

Разве эта темная лошадка не может напоминать ту, другую? Особенно, когда эта шелковистая грива так и развевается на ветру от резвого бега? Марина уже начинала ненавидеть эту кобылу, а заодно и весь конный завод, раздражаться по пустякам на домашних и челядь, не в силах сдерживать свои эмоции. Сергей думал, что это просто послеродовая меланхолия, как описал ему состояние Марины местный доктор, но сама-то она ясно знала причину своей раздражительности. Ревность, слепящая ревность к той, другой, что когда-то была в жизни Сергея...

Как-то, проверив детей, мирно спящих в своих кроватках в детской половине, Марина снова нашла Сергея на конюшне подле стойла этой вороной кобылы и не смогла сдержаться.

— Ты вспоминаешь ее? — резко спросила она. Он вздрогнул от неожиданности ее появления в тихой конюшне, но чистить лошадь продолжил, все так же мерно водя по шкуре щеткой. Марина так и не дождалась ответа, и снова задала вопрос. — Ту черкешенку, что жила с тобой? Ты ее вспоминаешь? В честь нее и названа кобыла, ведь так?

Сергей бросил щетку с размаху в ведро, а потом повернулся к ней. Он улыбался, и это вмиг вывело Марину из себя. Она вдруг подскочила к нему и с размаху ударила его в грудь кулаком. Несильно, конечно, просто чтобы выплеснуть свою злость на него. И на себя за эту ревность, что пожирала ее изнутри.

— Так, ясно! — Сергей поймал ее за этот кулак и притянул к себе. — Я все понял. Я зря не рассказал тебе еще тогда, пару лет назад про Мадину, — Марина дернулась при этом имени, но крепкая рука мужа удержала ее от побега из конюшни с свою спальню, чтобы скрыть от него свои эмоции. — Нет-нет, не так быстро!

И он рассказал ей тогда все про эту черкесскую девушку. Начал, напомнив ей про плен, в котором провел несколько лет, о чем Марина знала, заострив при этом внимание жены на роли Мадины в его побеге. А потом продолжил про свою недавнюю ссылку в крепость близ речки Акташ и поселения Андреево. Рассказал ей все, ничего не скрыв — и как выменял черкешенку на своего любимого коня, и про то, как оставил девушку в своей комнате.

— Если ты думаешь, что мы жили вместе в этой комнате, как могут жить вместе мужчина и женщина, то ошибаешься. Всего одну ночь мы провели, когда я был еще целехонек и силен, но провели ее за разговором, клянусь тебе. Да и что могло быть иначе — девушка едва-едва пришла в себя после того похищения. А на следующий день был тот бой, в котором я был ранен, — Сергей немного помолчал, а после сказал. — Я до сих пор уверен, что не зря Господь свел наши судьбы опять. Только вот мне — на счастье, а вот Мадине...

И Сергей рассказал Марине то, что сам узнал только со слов Степана: как его привезли без памяти в крепость, как лекарь крепостной едва сумел остановить кровотечение. Но после, спустя несколько дней поднялась лихорадка, рана воспалилась, и эскулап заявил, что руку надо отнять по плечо, чтобы Антонов огонь не пошел дальше в тело, что означало неминуемый конец для раненого. И тогда черкешенка прогнала лекаря из комнаты Загорского, заявив, что сама будет выхаживать раненого. Лекарь не уступал, кричал, что она убьет князя, что нельзя доверять дикарям, и тогда Степан, памятуя о той роли, что уже довелось сыграть черкешенке в судьбе хозяина, встал на ее сторону. Им удалось убедить коменданта, что руку сохранить все же возможно, и тогда Мадина принялась за лечение. Она ходила куда-то в горы, собирала травы и варила настои, делала перевязки, обмазывая рану какими-то сильно пахнущими мазями, что делала сама тут же, в комнате.

Через несколько дней Загорскому вернулось сознание, а еще через пару дней лихорадка ушла, спала опухоль и покраснение вокруг раны. Мадине все же удалось в очередной раз поставить его на ноги то ли своими наговорами и мазями, то ли своими молитвами, что она творила ежедневно с завидной периодичностью.

Здоровье Сергея постепенно шло на поправку, вскоре он с трудом, но смог подняться на ноги и выходить во двор крепости на прогулку. А потом пришел приказ об его отпуске для поправки здоровья, который он мог провести где угодно по своему усмотрению. Сердце рвалось в Завидово, куда он перестал писать из-за ранения, не желая пугать Марину, требовало немедля ехать туда, к ней. И он бы уехал, даже с такой еще незатянувшейся толком раной, но разве мог он бросить Мадину в крепости? Не мог. Но и с собой взять тоже не было возможности. Сергей все писал и писал письма своим приятелям, которых узнал во время своей прошлой службы в этом крае, но грузинские князья — оба как на подбор — отвечали ему отписками, явно не желая принимать у себя в доме женщину, что была изгнана из родного села. Получив в очередной раз такое письмо, Сергей явно растерялся, не зная, как ему следует поступить с этой девушкой, что сейчас подняла на него свои обжигающе черные глаза и пристально смотрела в лицо. Она не могла выходить за ворота крепости одна ныне — ее караулили мальчишки и бросали в нее камни с молчаливого одобрения жителей селения. При этом она никогда не жаловалась и просила заступиться за нее, осознавая и принимая свою вину. Сергей подозревал, какова будет ее судьба, если он оставит ее без защиты, потому этот вопрос даже не возникал у него в голове.

В тот вечер, когда он окончательно утвердился в своем решении забрать ее с собой и поселить в своем имении, Мадина подала ему как обычно настой для укрепления сил, и он принял его и выпил до дна, не питая никаких подозрений насчет того запаха, что был более резким в тот раз. Он заснул быстро в тот вечер, будто в яму провалился одним мигом, а после, когда с трудом открыл глаза, уже ярко светило солнце во дворе. Встревоженный Степан поведал ему, что князь спал трое суток беспробудно, и в крепости подозревали, что черкешенка отравила Загорского, ведь все знали о той любви, что горела в ее сердце к светловолосому офицеру. Знали так же, что тот планировал уехать вскоре и подозревали, что уедет к той, к которой так часто отправлял письма из крепости. Как тут не заподозрить неладное? Тем более, что черкешенка ушла в ту же ночь, как опоила князя, плотно завернувшись в покрывало, закрывая лицо.

Сергей тут же бросился на ее поиски, яростно отгоняя от себя дурные мысли, вспоминая, как склонилась над ним Мадина в тот вечер, как гладила по лицу и тихо шептала, словно прощаясь:

— Дауд... дауд...

Он бросился в селение, но там ему поклялись, что не видели девушки уже несколько дней, как она травы собирала за стенами крепости, и Сергей видел, что они не лгут ему. Мадина исчезла без малейшего следа, будто ее и не было, и как ни искал ее Загорский не нашел ничего, даже лоскутка ее покрывала. Зато его нашли спустя несколько дней мальчишки из селения, что как обычно бросали камни в бурное течение Акташа. Небольшой лоскут — вот и все, что осталось от покрывала, которым закрывала волосы и лицо Мадина...