Элиза Вернер - Роковые огни

— На днях будут погибать тысячи молодых жизней, — заметил Эгон. — Так вы сами были у постели умирающего?

— Он просил позвать меня. Он знает, что его ждет, и потому хотел видеть меня, чтобы попросить за старуху-мать, которая теряет в нем единственную поддержку. Я успокоила его, но это было все, что я могла для него сделать.

Свидание с умирающим сильно потрясло молодую женщину. Эгон тоже посочувствовал бедняге.

— Я приехал проститься, — сказал он после короткого молчания. — Мы выступаем послезавтра, и я не мог отказать себе в удовольствии еще раз посетить вас. К счастью, я еще застал вас; мне сказали, что и вы уезжаете.

— Да, в Берлин. С Оствальденом слишком плохая связь, что крайне неудобно в такое время лихорадочного ожидания. Ведь и мне есть о ком беспокоиться, мой брат тоже в действующей армии.

Опять наступила короткая пауза. Принц хотел воспользоваться последней фразой Адельгейды, чтобы перейти к тому, что было у него на душе, как вдруг молодая женщина предупредила его, спросив внешне равнодушно, но слегка дрогнувшим голосом:

— В последний ваш приезд вы были очень озабочены отсутствием известий о вашем друге, ваша светлость. Подал ли он наконец признаки жизни?

Эгон опустил глаза и холодно ответил:

— Да. Роянов опять в Германии.

— С тех пор, как объявлена война?

— Да, он приехал...

— Чтобы принять участие в войне? О, я знала это!

— Вы знали это? Я думал, что вы знаете Гартмута только через меня и только как румына.

На щеках молодой женщины вспыхнул яркий румянец; она почувствовала, что ее восклицание выдало ее, но быстро овладела собой.

— Я познакомилась с господином Рояновым только последней осенью, когда он гостил у вас, в Родеке, но его отца я знаю уже много лет, и он... Если я не ошибаюсь, вам известно все, что произошло, ваша светлость?

— Да, теперь я все знаю, — сказал Эгон.

— Ну, так полковник Фалькенрид был близким другом моего отца и часто бывал у нас. Правда, я никогда не слышала, чтобы у него был сын, и считала полковника бездетным; лишь в день смерти моего мужа я узнала всю правду, потому что была свидетельницей встречи Фалькенрида с сыном.

Молодой принц облегченно вздохнул, только что проснувшееся в нем мучительное подозрение рассеялось.

— В таком случае я понимаю ваше участие, — ответил он. — Полковник Фалькенрид, действительно, достоин сожаления.

— Только он? — спросила Адельгейда, удивленная Жестким тоном его слов. — А ваш друг?

— У меня нет больше друга, я потерял его! — воскликнул Эгон с горечью. — Уже одно то, в чем он признался мне два дня тому назад, разделило нас глубокой пропастью; но то, что я знаю теперь, разлучает нас навсегда.

— Вы очень строго судите проступок семнадцатилетнего мальчика! Ведь тогда он был почти ребенком.

— Я говорю не об этом бегстве и измене данному слову, хотя и они представляют уже довольно серьезный проступок для сына офицера; я говорю о том, что узнал вчера... Я вижу, вы еще не знаете самого худшего, да и как могли бы вы узнать это? Избавьте меня от такого сообщения!

Адельгейда побледнела, ее глаза неподвижно, с ужасом устремились на принца.

— Прошу вас, скажите мне всю правду, — произнесла она. — Вы сообщили, что господин Роянов вернулся, чтобы стать солдатом; я думала, что он сделает это, ждала этого, потому что только этим он может искупить свою вину. Он уже зачислен в войска?

— К счастью, дело еще не зашло так далеко, и судьба избавила меня от тяжелой ответственности. Он обращался в различные полки, но везде получил отказ.

— Отказ? Почему?

— Потому что он не мог назваться немцем, а к иностранцу, к румыну, все питают справедливое недоверие. В настоящее время надо быть очень осторожными, чтобы не допустить в ряды своей армии шпиона.

— Господи Боже, что вы хотите этим сказать? — Адельгейда только теперь начинала понимать, в чем дело.

— Гартмут явился ко мне и потребовал, чтобы я помог ему поступить в армию. Сначала я отказался, но он сумел вырвать у меня обещание угрозой, которую едва ли можно было воспринимать всерьез. Я сдержал слово и обратился к одному из полковых командиров, брат которого служит секретарем нашего посольства в Париже и только что вернулся оттуда. Этот господин был у своего брата-полковника, когда я посетил того. Услышав имя Роянова, он насторожился, стал расспрашивать, о ком идет речь, и потом сказал... Я не знаю, как у меня хватит сил повторить то, что он сказал! Я любил Гартмута как никого на свете, и вдруг теперь узнал, что мой друг — негодяй, что он и его мать занимались в Париже шпионажем. Может быть, он намерен заниматься тем же и в рядах нашей армии!

Принц закрыл глаза рукой, с трудом скрывая свое горе оттого, что его идеал был так безжалостно растоптан. Адельгейда тоже встала; ее рука, лежавшая на спинке кресла, дрожала.

— Что же ответили на это вы? Что ответил он?

— То есть Роянов? Я больше не видел его и не увижу; я избавлю и себя, и его от этого свидания. В настоящее время он в лесничестве Родека и ждет там моего ответа. Я в трех строках сообщил ему, что узнал, не прибавив ни слова. Он, наверно, уже получил записку и, конечно, понял ее.

— Всемогущий Боже! Ведь это заставит его искать смерти! — воскликнула Адельгейда. — Как вы могли сделать это? Как вы могли осудить несчастного, не выслушав его?

— Несчастного? — резко повторил принц. — Неужели вы действительно принимаете его за несчастного?

— Да, потому что слышу это ужасное обвинение уже не впервые; отец при встрече с ним в Родеке тоже обвинил его в шпионаже.

— Если даже родной отец обвиняет его...

— Не забудьте, его отец — глубоко оскорбленный и ожесточенный человек, а потому не может быть беспристрастным судьей. Но вы, такой близкий друг Гартмута, должны были бы вступиться за него и защитить!

Эгон полувопросительно, полуудивленно смотрел на взволнованную женщину.

— Кажется, вы сами хотите взяться за это? — медленно проговорил он. — Я не могу, потому что в жизни Гартмута много такого, что подтверждает это подозрение; оно объясняет мне все, что казалось до сих пор загадочным, и, кроме того, обвинение основано на совершенно определенных фактах.

— Да, обвинение против его матери! Она была злым роком для своего сына, но он не знал о постыдном промысле, до которого она унизилась. Я видела, как он был ошарашен, когда отец произнес страшное слово «шпион», с каким ужасом он отбивался от него; это было отчаяние человека, который наказан суровее, чем заслужил. То бегство, то нарушенное честное слово лишают его теперь доверия самых близких ему людей. Но если отец и друг осудили его, то я ему верю! Он не виноват!

Взволнованная молодая женщина выпрямилась во весь рост, ее щеки пылали, в голосе звучало страстное увлечение, которое свойственно лишь любви, когда речь идет о защите любимого человека. Эгон стоял неподвижно и смотрел на нее. Это было пробуждение, о котором он так часто мечтал. Теперь жизнь и страсть били в Адельгейде ключом, полярная зима сменилась роскошным южным летом, но не он, а другой вызвал это превращение.