Эльза Вернер - Развеянные чары

Невыспавшийся и усталый Рейнгольд все-таки не мог сейчас отдаться сну и бросился на мраморную скамью в тени колоннады. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Эти знойные лунные итальянские ночи с опьяняющим ароматом цветов, среди тишины или шумного ликования, эти яркие солнечные дни с вечно лазоревым небом и блеском пестрых красок на земле дали ему все, о чем он мечтал на суровом севере, но зато отняли его лучшие жизненные силы. Уже давно миновало время, когда в смене страстного опьянения и сладостных грез заключался весь смысл жизни молодого артиста. Это продолжалось месяцы, годы, но мало-помалу наступила усталость, а затем и пробуждение, когда великолепный, богатый красками мир предстал его глазам совсем в другом свете, идеалы рухнули и горячо желанная свобода обернулась пустыней, не имеющей пределов ни в виде долга, ни в виде желаний. Вместе с цепями, так энергично и безжалостно порванными им, он потерял и сдерживающее начало; он не знал границ своим желаниям, и это стало его проклятием. Божественный огонь артистизма охранил его от участи многих других — гибели вследствие разочарования и апатии ко всему в жизни, но та же самая сила, которая вырывала его из этого омута, не давала ему покоя, гнала к чему-то недостижимому, чего он сам не мог определить и чего, как он чувствовал, ему недоставало и будет вечно недоставать. Ни Италия со всеми своими красотами, ни страстная любовь Беатриче, ни искусство, увенчавшее его лаврами, не могли дать ему этого. Призрак исчезал, едва лишь Рейнгольд протягивал к нему руки. Роскошная южная природа развернула перед ним все свое чарующее великолепие, но он не нашел среди экзотических растений алого цветочка…

Рейнгольд вдруг вздрогнул и оторвался от своих мыслей. Что-то встревожило его: послышался шорох, какое-то движение вблизи… Он поднялся со скамьи и, к своему изумлению, увидел в нескольких шагах от себя, на террасе, даму, устремившую задумчивый взгляд на море. Что бы это значило? Как попала незнакомка в недоступное для посторонних «Мирандо»? Она могла пройти лишь через открытые двери зала, служившего хранилищем знаменитой коллекции картин, собранных маркизом, и, по-видимому, так же не заметила уединившегося мечтателя, как и он ее.

Рейнгольд уже давно стал равнодушен к женской красоте, но эта женщина невольно приковала к себе его взор. Она стояла в тени одной из огромных ваз, украшающих террасу; слегка склоненная голова была освещена солнцем, и тяжелые белокурые косы под его лучами казались расплавленным золотом. Рейнгольду были видны лишь нежные, чистые и благородные линии профиля обращенного к морю лица. Стройная фигура в легком белом платье в необычайно грациозной позе слегка прислонилась к мраморной балюстраде; левой рукой дама опиралась о нее, а в правой держала соломенную шляпу, украшенную цветами. Она стояла неподвижно, вся уйдя в созерцание моря, совершенно не подозревая, что за ней наблюдают.

Было еще довольно рано. Утреннее солнце поднималось над морским простором, посылая свою светлую улыбку росистым окрестным полям. Голубоватая дымка тумана еще окутывала мыс и далекий берег, очертания которого словно повисли на горизонте и плавали в воздухе, отливавшем серебристым блеском. Было что-то сказочное в этом утре, во всем окружающем, и прежде всего в белой фигуре женщины с золотистыми волосами; волшебным замком, выросшим из морской глубины, казалось «Мирандо» со своими террасами и мраморной колоннадой. Голубой небосвод раскинулся над ним, и, такое же голубое, плескалось у его подножия море. Душистые ароматы плыли из его садов, и над всем царило таинственное безмолвие, как будто все живое было изгнано отсюда или погрузилось в глубокий сон. Тихие всплески моря, мерный, призрачный шум волн, лобзающих мраморные ступени, только подчеркивали это безмолвие, а перед глазами расстилалась спокойная, беспредельная водная гладь. Рейнгольд замер на месте. Он боялся движением нарушить очарование момента, на него словно повеяло сказочной поэзией родной старины, забытой и в эту минуту снова воскресшей во всей своей грустной и сладостной прелести. Но царившую тишину вдруг прорезал звонкий голос ребенка. Мальчик лет десяти стремглав взбежал по ступеням террасы с блестящей раковиной в руках, найденной им, по-видимому, где-то на берегу. Ребенок был в восторге от своей находки, его маленькое личико сияло, когда он с разгоревшимися щечками и развевающимися локонами спешил к даме, повернувшейся на его крик. Рейнгольд вскочил с подавленным возгласом и словно прирос к земле. Как только незнакомка обернулась, он узнал в ее лице черты Эллы, и все-таки то не могла быть она! Ошеломленный, бледный как смерть; Рейнгольд впился глазами в эту женщину, поэтической внешностью которой только что любовался и которая как две капли воды походила на ненавистную и в конце концов покинутую жену. Она тоже узнала его, побледнела как полотно и отшатнулась. Словно ища опоры, она схватилась за мраморную балюстраду, но мальчик уже подбежал к ней и, протягивая обеими руками свою раковину, торжествующе восклицал:

— Мама, милая мама! Смотри, что я нашел!

Этот возглас вывел Рейнгольда из оцепенения. Растерянность, испуг, удивление — все разом исчезло, когда он услышал голос ребенка. Следуя внезапному порыву, он бросился вперед и протянул руки, как бы намереваясь бурно прижать мальчика к своей груди.

— Рейнгольд!

Альмбах смущенно остановился. Но оклик относился не к нему, а к мальчику, и он, послушный призыву матери, тотчас прижался к ней. Быстрым движением она обняла его обеими руками, как будто стремясь защитить его или спрятать, и гордо выпрямилась. Бледность еще не исчезла с ее лица, губы дрожали, но голос звучал энергично и твердо, когда она сказала:

— Не следует мешать посторонним, Рейнгольд! Пойдем, дитя мое!

Альмбах вздрогнул и отступил; этот тон был так же нов для него, как и все существо той женщины, которую он когда-то называл своей женой. Если бы он не узнал ее голоса, то решил бы, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Мальчик, напротив, был удивлен незаслуженным упреком — ведь он даже близко не подошел к этому «постороннему», но при виде бледности и волнения матери он понял, что произошло что-то необычное, и его большие голубые глаза враждебно воззрились на незнакомца, в котором он инстинктивно угадал виновника испуга своей матери. Элла уже вполне овладела собой. Отвернувшись, она двинулась вперед, все еще обнимая ребенка за плечи, но Рейнгольд порывисто заступил дорогу, и ей пришлось остановиться.

— Будьте добры пропустить нас, — холодно и надменно сказала она. — Прошу вас!

— Что это значит, Элла? — взволнованно крикнул Рейнгольд. — Ты, конечно, узнала меня, так же как и я тебя. К чему же этот тон?