Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба

Виктория, не в силах вынести эту пытку, выбежала из зала и устремилась в сад. Адальберто последовал за ней.

— Я никогда не прощу Марии предательства! — сказала она Адальберто. — У меня больше нет сестры!

— Успокойся, милая, — как мог, утешал ее Адальберто. — Не надо так убиваться. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.

В это время к дому подъехала карета, и из нее торопливо вышла Асунсьон. Буквально ворвавшись в зал, она услышала слова священника, обращенные к Марии:

— Берешь ли ты в мужья Гонсало Линча? Будешь ли чтить его и уважать — в горе и в радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?

— Мария, ты еще можешь сказать «нет»! — крикнула Асунсьон, и буквально похолодела, услышав, как племянница ответила священнику «да».

К брачному ложу Мария шла как на заклание и почти не слышала слов, которые страстно шептал ей Гонсало:

— Ты прекрасна, Мария! Ты первая женщина, которую я полюбил… И — последняя. Не бойся меня. Не волнуйся… Ты научишься любить меня. Я сам тебя этому научу…

Затем он какое-то время лежал рядом с нею обессиленный, в сладкой истоме, но вскоре опять заговорил — об их совместном будущем и, конечно же, о делах:

— Накануне свадьбы я получил письмо из Лондона. Англичане предложили мне стать их компаньоном! Завтра мы отправимся в свадебное путешествие в Монтевидео, а оттуда прямиком махнем в Лондон! Обещаю, что там мы будем жить счастливо. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Я стану преуспевающим промышленником.

Мария вроде бы и слушала его, но не понимала, о чем он говорит.

Лишь утром до нее дошло, что она должна покинуть больную мать, отца, сестру, распрощаться с Санта-Марией и навсегда уехать в чужой и холодный Лондон.

— Никуда я не поеду! — заявила она. — Моя мама больна, я не имею права оставить ее.

— Теперь ты — моя жена, и мне решать, что для тебя лучше, — отрезал Гонсало. — Собирайся, нам пора в дорогу.

Прощание с родителями и Асунсьон вышло грустным: Мария изо всех сил сдерживала слезы, не желая расстраивать мать. И лишь когда ее обняла Доминга, Мария украдкой смахнула навернувшуюся слезу.

— А где же Виктория? — спросила она растерянно, не увидев среди провожающих сестры.

— Она в саду, — сказала Доминга, — Ее очень огорчил ваш отъезд.

— Я не могу уехать, не простившись с нею! — воскликнула Мария и, оттолкнув пытавшегося удержать ее Гонсало, побежала в сад.

— Виктория, не знаю, как смогу жить без тебя! — сказала, отыскав сестру, которая горько плакала в самом дальнем уголке сада. — Буду писать тебе каждый день!

— Можешь не трудиться, — вскинула на нее заплаканные глаза Виктория. — Я не стану отвечать на твои письма. Ты предала Энрике, предала меня.

— Не надо, прошу тебя! Мне и так больно.

— Тогда объясни, почему ты согласилась на брак с Гонсало!

— Поверь, у меня была на то серьезная причина. Это все, что я могу сказать тебе сейчас. А со временем ты все узнаешь сама. Береги маму! Ты ей будешь очень нужна. Я люблю тебя!

— Желаю тебе никогда не разочароваться в том, что ты сделала, — бросила на прощание Виктория.

Мария молча вытерла слезы и смиренно побрела навстречу своей нелегкой судьбе, которую избрала сама.

После отъезда новобрачных Мануэль круто поговорил с сестрой, обвинив ее в том, что она пыталась сорвать свадьбу Марии.

— Это ты сломал ей жизнь, и когда-нибудь тебе придется испытать горькое раскаяние, — хмуро ответила Асунсьон.

— Никогда не пожалею, что выдал Марию за Гонсало! — уверенно заявил Мануэль. — А тебя я больше не желаю видеть в моем доме!

— Да, мне теперь здесь делать нечего, — грустно произнесла Асунсьон.

В тот же день она уехала в «Эсперансу».

Печальная Энкарнасьон попыталась объясниться с Викторией, но та не захотела ее слушать. Родители для Виктории словно перестали существовать. Все дни она проводила в своей комнате или на конюшне. Даже с Домингой была холодна, и лишь надежному другу — Адальберто — могла поведать, что творится в ее душе:

— Сейчас меня держит на этом свете только слабая надежда, что Энрике каким-то чудом удастся выжить!

Адальберто понял, что никогда не сможет рассчитывать на любовь Виктории, чье сердце безраздельно принадлежит Энрике Муньису.

Простившись с доном Федерико и поклявшись Виктории в верности, он покинул Санта-Марию.

А Энкарнасьон вскоре совсем слегла. И без того больное сердце сжималось под тяжестью вины, которую мать испытывала перед Марией. Но что-либо поправить было уже невозможно, и Энкарнасьон только молилась о счастье дочери, хотя и не верила в него.

Болезнь матери, в какой-то мере, помогла Виктории вернуться к реальности. Дни и ночи просиживала она у постели слабеющей Энкарнасьон, читала ей вслух письма от Марии, но сама никогда не писала сестре.

Мануэль же исполнил обещание, данное Марии: похлопотал о судьбе Энрике, и тот получил минимальное наказание — три года тюрьмы.

Узнав об этом от отца, Виктория воспрянула духом. Теперь у нее, кроме заботы о матери, появилась еще одна важная цель: дождаться освобождения Энрике!

Три года минуло с той поры, как Мария вышла замуж за Гонсало и поселилась с ним в Лондоне.

Постепенно она привыкла к тому, что слуги называли ее сеньорой Линч, привыкла и к мужу, который с утра до ночи занимался своими делами, проворачивая какие-то рискованные операции, но в редкие часы отдыха был с нею ласков и нежен.

Можно сказать, что Мария окончательно смирилась с судьбой. Сидя целыми днями дома, одна, она не роптала и не искала каких-либо развлечений. Читала книги и писала письма — родителям, Асунсьон и дону Федерико, которому Гонсало не удосужился написать ни разу.

Зная, что матери день ото дня становится все хуже, Мария не хотела ее волновать и описывала свою жизнь в радужных тонах, не догадываясь, как это бесило Викторию, продолжавшую считать сестру предательницей. «Быстро же она забыла Энрике!» — думала Виктория, читая послания Марии, зато мать и отец были довольны: слава Богу, их дочь сумела изжить юношескую любовь и обрести счастье рядом с достойным человеком.

Лишь в письмах к Асунсьон Мария могла себе позволить гораздо большую откровенность:

«Ты не представляешь, как я тебе завидую! Мне не хватает здесь нашего солнца, нашего южного голубого неба. Зима в Лондоне сырая, холодная и очень-очень длинная. Хотелось бы уснуть и проснуться уже в «Эсперансе», как будто я и не уезжала оттуда…»

Еще она сетовала на то, что Господь не дает ей ребеночка, который не просто скрасил бы ее одиночество, но смог бы стать смыслом всей дальнейшей жизни.

Асунсьон, не понаслышке знавшая, что значит жить с нелюбимым мужем, всячески поддерживала Марию, но помочь ей ничем не могла. Как не могла помочь и Виктории, потому что дорога в дом брата была для нее закрыта.