Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба

И, с тревогой думая о племянницах, Асунсьон уповала лишь на то, что обе они еще очень молоды и впереди у них — долгая жизнь, в которой бывают не только горести, но и радости.

А у Гонсало между тем что-то не заладилось в делах. Он стал раздражительным, мог ни с того ни с сего накричать на слуг, а то и на Марию:

— Не приставай ко мне с этим дурацким ужином! Ты понятия не имеешь, с какими ужасными людьми мне приходится работать и в каком сложном положении я оказался.

— Но ты ведь не хочешь рассказывать о своих делах. Считаешь, что я все равно ничего не пойму, — не без укора говорила Мария.

— Да, я считаю, что это не женское дело. Мужчина сам должен обеспечивать благополучие семьи.

Однажды он пришел домой совеем мрачный и, Отвечая на безмолвный вопрос Марии, хмуро произнес:

— Больше не могу от тебя это скрывать… Мы — банкроты! Да, банкроты, я не преувеличиваю. Мне катастрофически не повезло. Я решил продать один товар на свой страх и риск. Никому ничего не скачал…

— И что же? — упавшим голосом спросила Мария.

— Случилась беда! Судно затонуло в Атлантике, а товар я не застраховал. Теперь придется выплачивать его стоимость. Мы разорены!..

Всегдашняя сдержанность на сей раз отказала Марии — она впервые за время замужества открыто высказала все, что думала о Гонсало:

— Столько жертв, столько страданий, жизнь вдали от родных — и все напрасно! Тебя погубило твое непомерное тщеславие! Тебе всегда хотелось заполучить побольше денег, ты не считался со своими партнерами. И вот — печальный итог! Что теперь делать?

— Хватит причитать! — грубо оборвал ее Гонсало. — Я уже написал письмо твоему отцу. Попросил принять нас в его доме.

— Мы возвращаемся в Санта-Марию?

— Да, я надеюсь, дон Мануэль не откажет мне в гостеприимстве.

— Я тоже в этом не сомневаюсь, — сказала Мария. — А к дону Федерико ты не обращался за помощью?

— Нет! И никогда не сделаю этого, в каком бы трудном положении ни оказался. Не стану перед ним унижаться!

— Напрасно ты так говоришь об отце, — вновь не удержалась от замечания Мария. — Дон Федерико — хороший, добрый человек. Он был бы рад помочь тебе.

— Не пытайся судить о том, чего не знаешь, — строго произнес Гонсало, давая понять, что их разговор на эту тему окончен.

Дон Федерико очень страдал из-за фактического разрыва с Гонсало. Все эти годы он ждал от сына хоть какого-то знака внимания, хотя бы маленькой приписки в конце письма, написанного Марией. Но Гонсало своим упорным молчанием не оставлял старику никаких надежд на примирение.

Зато Адальберто регулярно слал дону Федерико теплые письма из Альто-Валье, где он жил в доме покойной матери. Отвечая ему, дон Федерико вкладывал в текст всю свою невысказанную, затаенную отцовскую любовь.

Несколько раз Адальберто навещал дона Федерико, и эти встречи еще больше их сблизили. А когда у старика возникли финансовые трудности — Адальберто помог ему деньгами.

Но в Санта-Марию Адальберто влекла не только возможность повидаться со своим покровителем. Он понимал, что теперь всегда будет возвращаться в этот город, пока здесь будет жить Виктория.

Все эти годы их дружеская связь не прерывалась и более того — крепла, потому что у Виктории не осталось ни одного близкого человека, кому бы она без утайки могла излить все, что мучило и терзало ее душу, кроме Адальберто.

Однако, чем откровеннее были письма Виктории, тем яснее Адальберто понимал, что она видит в нем только друга и никогда не сможет полюбить его, поскольку любит Энрике Муньиса.

Бывая в Санта-Марии, он, как и прежде, останавливался у доньи Эулохии, где ему всегда были рады.

И на сей раз его встретили здесь с любовью и радушием. Никаких существенных перемен в этой семье не произошло. Донья Эулохия все так же хлопотала по хозяйству, Эрнан, влюбленный в Долорес, продолжал обхаживать ее, не теряя надежды на взаимность. А вот Мартина должна была на днях выйти замуж за Хименеса, чему Адальберто очень обрадовался:

— Молодец, капрал! Добился-таки своего. Он — замечательный парень, и я не сомневаюсь, что Мартина будет с ним счастлива.

Отдав должное гостеприимству Эулохии, Адальберто отправился в дом Оласаблей, испытывая сильное волнение перед встречей с Викторией.

Она вышла к нему с улыбкой, но сердце Адальберто сжалось от боли: как похудела, осунулась Виктория, какие грустные у нее глаза!

Он предложил ей пойти куда-нибудь вместе — в театр, поехать за город, к реке. Но Виктория сказала, что ни на минуту не может оставить больную мать.

— Она и так чувствовала себя очень плохо, а тут пришло известие, что Мария возвращается, и мамино сердце не выдержало этого всплеска радости, — пояснила Виктория. — Ей стало значительно хуже. Я очень боюсь за нее.

— Даст Бог, все обойдется, — только и мог сказать Адальберто. — А Мария, значит, возвращается…

— Да, они с Гонсало будут жить в нашем доме, — мрачно молвила Виктория.

— Похоже, ты этому не рада?

— Я никогда не смогу простить Марию! — повторила Виктория то же, что говорила и три года назад.

Адальберто собрался было поспорить с нею, но тут в гостиной появилась растерянная Доминга:

— Сеньоре… плохо… Она зовет вас…

У постели Энкарнасьон в это время был Мануэль, и она, предчувствуя скорую смерть, говорила ему:

— Об одном тебя прошу, выдай замуж Викторию. Найди ей хорошего жениха, но не забывай и о ее чувствах… Я не хочу, чтобы она повторила судьбу Марии…

— Мария скоро приедет! — напомнил жене Мануэль, — Мы опять будем все вместе.

— Доченька моя, Мария, — с трудом выговорила Энкарнасьон и, увидев склонившуюся над ней Викторию, сделала еще одно усилие, прошептав:

— Я люблю тебя, доченька…

— Энкарнасьон, не уходи! — вскрикнул Мануэль. — Не оставляй нас!

— Мама, мамочка! — заплакала Виктория.

— Она умерла, — тихо сказал Мануэлю доктор.

В тот момент, когда сердце Энкарнасьон перестало биться, Мария почувствовала, как у нее внезапно потемнело в глазах и стало нечем дышать.

— Что с тобой? — встревожился Гонсало.

— Не знаю, — ответила она, переведя дух. — Мне вдруг стало плохо. И — страшно. Боюсь, как бы с мамой чего не случилось.

— Не надо бояться. Скоро мы приедем домой, и ты увидишь сеньору Энкарнасьон — живую и счастливую.

— Дай-то Бог! — сказала Мария, но смутная тревога уже не покидала ее до самого возвращения в Санта-Марию.

А Энкарнасьон между тем похоронили, и Мария не увидела ее не только живой, но и умершей.

На похороны невестки приехала Асунсьон, и там, на кладбище, впервые за много лет Мануэль поговорил с нею без всегдашней враждебности.

— Спасибо, что приехала проводить Энкарнасьон, — сказал он сестре.

— Я очень ее любила, — вздохнула Асунсьон. — И она меня тоже любила… Тебе сейчас трудно. Если я могу чем-то помочь…