Беверли Кендалл - Вкус желания

Его голос дрогнул, когда он произнес последние слова.

Амелия не была настроена слушать его признания и потому промолчала. Из этого злополучного инцидента с ее болезнью выросли и расцвели ее сомнения в чувствах отца. Эти сомнения столь глубоко укоренились в ее душе, что ничто, кроме настоящей бури, не могло бы их вырвать.

— Но… но…

Никакие разумные слова не шли у нее с языка.

— Конечно, я не ангел, но прошу тебя: не считай меня способным оставить тебя одну, когда ты больна… Умоляю тебя — напиши Рису, если я тебя не убедил. Он сможет подтвердить все, что я сказал.

Амелия медленно покачала головой. Ей не надо было писать Рису. Взгляд ее отца был полон таким отчаянием, что она безоговорочно поверила ему; он не лгал.

— Я верю тебе, — сказала она тихо.

Его плечи поднялись и опустились, у него вырвался долгий хриплый вздох облегчения. В течение нескольких секунд он смотрел на нее с такой нежностью, какой она никогда в нем не замечала. И когда он положил руку ей на плечо, она не отстранилась, но приняла эту руку, как целебное лекарство на долго гноящуюся рану.

— Девочка нуждается в матери, и ты не была исключением. Когда она умерла, я… я был совсем неравноценной заменой ей. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что слишком замкнулся в своем несчастье. Во мне не осталось места ни для чего, в том числе и для тебя. Ты нуждалась… ты заслуживала много лучшего отца, чем был я.

— Я нуждалась в единственном оставшемся родителе, и ты им был.

Амелия была тронута — она устала жить в каменной крепости притворного равнодушия и обиды, которую воздвигла вокруг себя.

На губах маркиза появилась растерянная улыбка.

— Самым тяжким было то, что ты так напоминала мне ее… твою мать. И все эти месяцы после ее смерти я не мог выносить напоминания о ней. Господи! Я помню, ты смотрела на меня так, будто ждала, чтобы я все исправил, а я с трудом сохранял рассудок.

Впервые в жизни Амелия поняла глубину отцовской скорби по умершей жене. Всю свою жизнь она видела отца сильным, уверенным человеком. Но ведь он был еще и мужем, утратившим частицу себя, когда любимая женщина угасла. И его скорбь была отягчена тем, что он видел живое, дышащее напоминание о его невосполнимой утрате. Горло Амелии сдавило, и она почувствовала, что не может произнести ни слова.

— Но это не извиняет моего обращения с тобой. После своей болезни ты замкнулась в себе, и мне следовало понять, что причиной тому была не только смерть твоей матери. Мне следовало проявить большую настойчивость. И все же, как ни тяжело это говорить, я испытал облегчение, когда ты перестала обращаться ко мне с вопросами или за утешением. Проблемы Томаса, его финансовые затруднения я мог разрешить. Но, как я уже сказал, с тобой… Я не знал, как с тобой обращаться, не был к этому подготовлен и потому оказался бесполезен.

Томас. Звук его имени обжег ее слух. Воспоминания о нем разрывали се уязвленное сердце.

— Я всегда считала, что ты любишь Томаса больше, чем меня.

Ее отец, казалось, был поражен услышанным и погрузился в молчание. Затем медленно поднял руку и нежно погладил ее по щеке.

— Даже если ты не поверишь чему-то другому, что я хочу сказать, все же поверь одному: я люблю тебя — больше всех на свете.

Он привлек ее к себе, и она позволила ему обнять себя. Сколько времени прошло с тех пор, как он вот так обнимал ее! И скоро он почувствовал, что она отвечает на его объятие и все крепче прижимает к себе.

Минутой позже он отстранился и горячо проговорил:

— Я попытаюсь компенсировать тебе все. Все!

Амелия ответила трепетной улыбкой:

— Я бы хотела начать все заново.

Он снова привлек ее к себе, на мгновение сжал в объятиях и сказал:

— Пусть так и будет.

Господи, да она бы все отдала, чтобы услышать те же самые слова от Томаса!

Томас должен был бы испытать облегчение, переступив порог дома в Стоунрйдж-Холле, но вместо этого ощутил пустоту, зная, что Амелия уехала.

Прошло три недели и четыре дня с тех пор, как он видел ее в последний раз. В полночь их разлука будет исчисляться еще одним днем.

Гарри забрал ее домой в Фаунтин-Крест. В своем письме, пришедшем три дня назад в лондонский дом Томаса, он сообщил об этом. И очень вовремя, потому что зимний бал матери должен был состояться сегодня. По крайней мере он не увидит ее.

— Ты опаздываешь, Томас, — сказала мать, подходя к нему.

Ее платье из тафты и кружев желто-зеленого цвета окутывало ее облаком. Она поцеловала его в щеку, как любящая мать, журящая своего отпрыска.

— Добрый вечер, мама.

Он оглянулся и увидел, что прибыл одним из первых.

— Надо столько успеть до приезда гостей, а все слуги заняты. Дорогой, ты не станешь возражать, если я попрошу тебя проверить, на месте ли чаша с пуншем? Боюсь, я где-то ее оставила, а где — не припомню. О, ты можешь повесить свой плащ вот здесь. Понятия не имею, куда подевались все лакеи.

Томас огляделся и отметил лихорадочную активность в ярко освещенном Стоунридж-Холле. Похоже было, что ради своего праздника его мать опустошила самую крупную местную свечную лавку.

— Можешь начать с библиотеки. Помнится, я за чем-то туда заходила.

Она нежно похлопала сына по руке, повернулась и исчезла в бальном зале.

С теплым плащом, перекинутым через руку, Томас направился в библиотеку. Она тоже была ярко освещена, хотя гардины на окнах были задернуты. Он подошел к большому креслу, обитому коричневой кожей. Его плащ упал на пол, а рот широко раскрылся от изумления.

С дивана широко раскрытыми глазами на него смотрела Амелия. Она выглядела ослепительно в платье цвета лаванды, с глубоким вырезом, открывающим прекрасную кремовую кожу. И этого было достаточно, чтобы после трех недель разлуки вызвать у него мгновенную реакцию. Раздражаясь на нее, но больше на себя за то, что потерял власть над собой, Томас продолжал смотреть на нее молча.

— Томас… — шепотом произнесла она его имя.

Его сердце отчаянно забилось.

— Мне сообщили, что вы уехали, — сказал он холодно, наклоняясь и поднимая с пола свой плащ.

Сияние ее глаз померкло.

— Не могу представить, кто мог вам это сказать, — возразила она, поднимаясь на ноги.

— Ваш отец.

Ну и идиот он был, что поверил ему. Гарри Бертрам был известным манипулятором.

— Кстати, не видели ли вы чашу моей матери для пунша?

Амелия покачала головой, глядя на него непонимающими глазами.

«Возможно, тебе следует начать поиски с библиотеки. Кажется, я за чем-то заходила туда», — припомнилось ему.

Похоже было, что его мать готова подыграть Гарри.

— Тогда никаких дел у меня здесь нет.

Он низко поклонился и собрался выйти.

— Томас, пожалуйста! Могу я поговорить с вами? — услышал он умоляющий голос Амелии.